Александр Письменный - Фарт

«Не ошибись! — тут же зазвучал предостерегающий голос. — Ты уже однажды думала, что нашла свое счастье. И как обожглась! До сих пор забыть не можешь».

Девчонкой была, студенткой. А он — взрослый человек, солидный и такой интересный… Чего только на свете он не знал! Где только не был!.. Директор научно-исследовательского института. Ну и влюбилась, ох влюбилась!.. И только потом разобралась, что он, как вещь, взял ее к себе в дом. Кончила институт, распределение. Он говорит: «Имей в виду, ты никуда не поедешь. Позвоню Льву Викторовичу, останешься при кафедре». Ну а как же? «Жена да прилепится к мужу своему!» А он из Москвы выезжать не собирался. Конечно, это естественно. У него высокий пост, положение. И вот осталась на кафедре. Прилепилась к мужу своему. И, точно в отплату, — высшая категория любви: ошеломительная, оскорбительная ревность. Он изводил ее ревностью. Она осталась в Москве. Ради него. Но летняя практика со студентами? Один раз поехала — что было! Письма, телеграммы, по ночам вызовы к телефону, наконец примчался туда, к ней. Стыд и позор! Институт для чего кончила? А он, этот солидный, представительный человек с докторским званием, хоть бы книгу когда-нибудь взял прочел. Научная работа? Он забыл о ней. Одно осталось — на заседаниях ораторское творчество на пустом месте. Научные статьи составляют сотрудники, а он подписывает… Как баба, шнырял по комиссионным, тащил в дом фарфор, хрусталь. Ценил, что подороже, «материальная база на старости лет». Придет домой, клеит какие-то коробочки из разноцветной бумаги. Для отдыха. А от чего ему отдыхать?.. Она у него четвертая жена была. И до нее все уходили. Духота, как в шкафу, который давно не проветривали.

Может быть, и этот такой же ничтожный, декоративный тип?

Да, но почему он заставляет думать о себе, думать, думать, думать? Чем он заворожил ее? Чем привлек? Что она нашла в нем?

И вдруг тревожная мысль: неужели теперь все кончено? Ведь он даже не попытался увидеть ее! Как просто и банально все решилось! Как у маленькой девочки — мама и папа запретили. Но даже у маленькой девочки разве так просто все решается?

Она вскочила с постели, прошлась по комнате от окна к двери, от двери к окну. Она чувствовала во всем теле необычайное напряжение. Она остановилась, нахмурилась. Нужно найти какой-то выход!..

Стол с разложенными бумагами, смятая постель… Татьяна Андреевна в раздумье похлопала кулаком по открытой ладони. До чего надоела ей расстановка мебели в комнате! Все переставить! Все, все!.. Письменный стол — на место кровати, кровать — на место стола. Платяной шкаф — от двери к окну… Так делала она всегда в минуты сильного душевного волнения.

Она двигала мебель сама, с напряжением всех сил, и от этого отходило от души, отлегало от сердца.

На шум пришла Грушецкая. Она поглядела, что происходит, и спросила многозначительно:

— Перемена декораций?

Продолжая толкать к окну платяной шкаф, Татьяна Андреевна кивнула в ответ.

— Может, позвать Меликидзе или Пучкова?

— Не надо.

Все ясно — посторонней помощи не требуется. Но Грушецкая не могла остаться безучастной свидетельницей. Она ухватилась за шкаф с другой стороны, и вскоре молчаливые усилия двух женщин увенчались успехом — перестановка была закончена.

— Надоело старое расположение, — сказала Татьяна Андреевна, чтобы как-то оправдаться.

У нее расстегнулся чулок. Не сгибая ноги в колене, она наклонилась и пристегнула подвязку.

— Какая вы изящная, красивая! — вздохнув, сказала Грушецкая. — Ну, я пойду. Спокойной ночи, милая!

Татьяна Андреевна заперла за Грушецкой дверь, оглядела комнату, но даже не оценила, лучше ли стало после перестановки или нет. Она потянулась, зевнула, быстро разделась и легла в постель.

Нет, перестановка в комнате не помогла. Она легла в постель, погасила свет и тотчас снова стала думать о Бетарове.

Потом мысли ее смешались, и только какие-то бессмысленные, «цветочные», как она их называла, слова толклись в ее уме. И лицо Нестора Бетарова, смуглое, улыбающееся, точно раскаленное на солнце, его глаза и весь он, ладный, пружинистый, в черном рабочем костюме…

С этим она заснула.

Об Авдюхове, к которому она так хорошо относилась, так жалела, судьба которого так бесконечно ее трогала, тревожила и который уезжал, и, может быть, навсегда, она не успела вспомнить.

Ночью, поднявшись с постели, чтобы идти на дежурство, Пучков вдруг взъерошил волосы, пошевелил пальцами босых ног и остался сидеть на кровати, — он думал. Наконец он вздохнул, молча подошел к спящему Меликидзе и растолкал его.