Макс Шульц - Летчица, или конец тайной легенды [Повесть]

— Ну, идите же сюда. Хватит прятаться. Один раз вы уже прятались от меня. Меня звать Ирина, если только это имя вам о чем-нибудь говорит.

И крепко пожала протянутую руку. Тогда, в лощине, Люба криком звала ее. Мужчина за креслом не обратил внимания на протянутую руку.

— Мой муж, — представила Ирина, — был одним из наших механиков.

Мужчина, так и не пожелавший обменяться с ним рукопожатием, вдруг непроизвольно чихнул, после чего с неподобающей громкостью высморкался в свой носовой платок.

— Как был механик, так и остался, — укорила его Ирина.

Человек должен выработать свое отношение к смерти, когда позднее жизнь насильственно поставит его перед таким вот смертным одром. Такая покойница требует выработки определенного отношения к смерти, а не только к ней, к покойнице. Есть люди, которые утверждают, будто достаточно вообще иметь отношение ко всем мертвым. Утверждают, будто смерть сама по себе — это ничто. Выработка отношения к «ничто» только отнимает время у жизни. Другие, в свою очередь, утверждают, будто готовиться к смерти надо всю жизнь. Все сплошь добрые люди и вот уже тысячу лет говорят как дикари, не слыша друг друга. А мне так думается, что у каждого человека есть свое представление о смерти, все равно механик он или актер, учитель или железнодорожник. Верующий или неверующий. У каждого есть свое представление о смерти. Я вижу тебя, смерть. Могу себе представить, что ты хочешь быть великим равнодушным. Я вижу тебя. Я вижу нас. Но не вижу твоей грядущей победы. Я хочу сохранять решимость. Уже открывают двери.

Анна Ивановна не смешала его желтые розы с другими цветами. Она воткнула их вокруг изголовья, словно это было украшение умершей, никем не принесенное. Жил-был один такой, жил-был никакой. У Анны Ивановны хорошая память. Я хочу поглядеть на покойницу, хочу поговорить с ней. Так, словно ты зря старалась, смерть. Смерть не закрывает нам глаза. Она зажимает нам рот. Вот и твои губы ?Люба, стали узкими и бескровными от ее нажима. Верхняя губа потрескалась. И пусть даже я мог бы сказать, что ты красивая, мне не дано увидеть твои губы, какими они были. Тогда. Когда желтый месяц висел над избушкой. Через большое окно он заливал тебя и меня своим светом. А ты отрастила длинные волосы. Ах, какая это была прекрасная ночь, Когда я ощутил все собственными руками. А музыку тоже ты заказывала? Они играли «Грезы» Шумана. Он родом из наших мест, Роберт Шуман. Но в жизни ему не везло… Почему девочка так на меня смотрит, так смотрит, словно открыла во мне что-то такое… Она шепотом рассказывает матери о своем открытии. Я слышу ее слова… Я могу читать по губам. «Рыжий», — шепчет девочка. У нее твои глаза. А я вовсе не такой рыжий, каким был когда-то. Крыша начинает ржаветь. Хотя еще не прохудилась. Когда я был школьником, меня всегда стригли наголо. Но только, бывало, выйдешь от парикмахера, волос опять пойдет в рост. Хельригель все равно как еж, Хельригель на ежа похож — дразнили меня в школе… Держи мать за руку. Нельзя тебе тут разгуливать, девочка… Видишь, музыка стихает. Сейчас все кончится… Не так уж и долго. А тетя Ирина, она, конечно, очень громко плачет. Слушать не очень приятно, но ведь каждый плачет, как умеет. Вот и твой папа плачет. И твой дядя. Только их слез никто не видит. Когда ты вырастешь большая, а я до того времени не умру, ты приедешь ко мне в гости. И я расскажу тебе одну историю, которая не заставит тебя плакать… нет, нет, не плакать… Ах, Люба, Люба, что же ты…

Девочка юркнула под распахнутое пальто человека с густыми рыжими волосами. В холодном помещении загрохотал молоток. Два человека закрыли гроб крышкой. Закутанная женщина забила четыре гвоздя. Девочка под пальто у Хельригеля зажала уши. Дедушка, а любовь, она большая? Ах, девочка, любовь так же велика, как велико в ней доверие… Когда смолкли удары молотка, девочка убежала обратно к родителям.

На улице, казалось, стало еще холодней. Только женщина в каталке и ее муж уехали на автобусе. За остальными приехали другие машины. Хельригель хотел уехать как можно скорей. Лишь теперь горе подступило к горлу слезами, и он начал поторапливать Гитту. Со стоянки дорога до шоссе полого шла в гору, и это снижало скорость, потому что был гололед. Задние колеса буксовали, машина съезжала назад. Ничего, выберемся. Включи вторую скорость, и все получится. А хочешь, я поведу?

Не садись за руль, Рыжий, лучше оглянись назад. Вон идет Андрей с двумя сыновьями Кондратьева. Они выталкивают нас. Да возьми же себя в руки! Не сверни мне подголовник. Машина-то казенная. Не веди себя как младенец, который изображает ваньку-встаньку и показывает нос чужим людям. Возьми себя в руки!