Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

Скрытый от постороннего взора с воздуха и со стороны за пятнадцать шагов неразличимый, Шлях тянулся неширокой извилистой лентой меж могучих еловых крон, то падая в залитые на целых полколеса низинки, то вздымаясь на сухие песчаные пригорки. Привыкнув к темноте, глаза Долина различали на поворотах рослые, высотой в человека пни, поросшие мхом, спящий кустарник, угадывая очертания каждого листика. А когда над просветом между соседними еловыми вершинами метрах в ста от себя явно разглядел промелькнувшую в дозорном полёте сову, растопырившую крылья в хищном поиске добычи, услышал голос деда:

– Воин, хорошо ли зришь вокруг?

– Да вроде, – ответил Андрей.

– Тогда, возьми руль. Веди прямо по Шляху. Да не гони. Здеся за нами никто не пойдёт. А мне малость отдохнуть надо. А то, всё ж таки, годы не те, чтоба эдак, значитца, куролесить.

Андрею не доводилось вести машину незнакомой глухой лесной дорогой ночью с потушенными фарами. Но с удивлением он отметил про себя, что не только ничуть не оробел, а, напротив, исполненный спокойствия, согласился. Они поменялись местами, и машина снова тронулась в путь. Поначалу слишком осторожничая, мало-помалу Долин освоился с экстремальным вождением, а километра через три стал загадочным образом угадывать дорогу, точно она разговаривает с ним, подсказывая, где свернуть, где притормозить, а где можно поддать газу. Когда начало светать, Андрей уже резвился, фигурно объезжая рытвинки, ямки, с улыбкой перемахивая бугорки. Рядом посапывал дед. Машка, вроде, бодрствовала. Но молчала. Заслышав первых птиц, заверещавших в предвкушении восхода, обронила:

– Андрюша, тебе не страшно?

Он резко сбросил газ и вывернул руль влево, отчего «Козелок» клюнул носом, и старик Воин Пантелеич едва не стукнулся о стекло. Потом выправил руль и, остановив машину, обернулся к жене.

– Ты, Машка, вот что. Нету нам теперь пути назад. Ни тебе ни мне. Так что говорить о том, страшно или не страшно, занятие пустое. Если честно, то кому не страшно! Хотя бы за то, что творится на земле-матушке. А старикам этим не страшно? Как партизаны в своей стране. Вот мы пробираемся волчьими тропами в неведому глухомань, а за нами, быть может, целая эскадра охотится. И ведь за что? Ты только подумай: за то, что я, Андрей Александрович Долин – сын своего отца, а ты, Мария Ивановна Калашникова-Долина – племянница своего дяди. Больше никакой вины за нами нет. Но за одно это только нас уже готовы уничтожить те, кто лишает всех нас, весь народ связи со своей памятью, со своим родом-племенем, даже со своими собственными родными не то что до двенадцатого, а хотя бы до второго колена. И началось не вчера. Вот, что страшно. Думаешь, я сразу понял, кто такой Беллерман? Как бы не так! Я ему верил. И ты ведь тоже ему верила. Потому, что он, умный и обаятельный, хороший специалист своего дела, смог облегчить нашу жизнь, когда было очень туго. А разве главное это дело – жизнь облегчать?

Андрей перевёл взгляд на спящего ветерана и чему-то улыбнулся. Наверное, подумал о том, что у этого деда наверняка жизнь во сто крат тяжелее была. Небось и Великую Отечественную пешком в оба конца протопал, и раскулачивание застал, и вместе с босоногими братьями вручную горький крестьянский хлеб в годы неурожая добывал. Однако гляди ж ты, лет не счесть, силища, как у молодца, характер, как у стали. А всё почему? Потому что воля крепка.

Долин облокотился на руль и продолжил, вглядываясь в предрассветную марь, туманно подымающуюся от земли. Всё-таки правильно, что остановился. В такой час и самый зрячий пути не продолжает.

– Нам вот с детства вколачивали: рост благосостояния, прогресс и всё такое. А что это такое? От того, что жизнь человеческая в чём-то стала легче, и цена ей уменьшилась. Ты посмотри, с какой лёгкостью всё большее число людей переступает черту. Убивают. И иногда даже не ради обладания чем-то, а просто так. Из хулиганских побуждений. Потому что лёгкой жизни и цена мала.

Маша сзади потянулась к мужу, обвив его шею руками, и шепнула:

– Хорошо, что я успела поговорить с отцом. Попрощались.

– Ты ему сказала, что мы уезжаем? – насторожился Андрей. Менее всего хотелось бы, чтобы их преследователи начали теперь донимать несчастных Ивана Ивановича и Антонину Александровну. Упреждая дальнейшие вопросы и мысль мужа, Маша ответила:

– Моим уже давно ничего не надо говорить. Сами видят всё. По-своему, конечно, но видят. Мне папа про своего брата рассказал. Ты знаешь, я так ждала этого разговора, а когда он начался, прервала его. Ведь я сама уже всё про своего дядю знаю. Я только спросила, почему столько лет они с мамой ничего не рассказывали. И знаешь, что он мне ответил? Он сказал, что я и так сама всё, что мне надо, узнала, так и не стоило лишнего рассказывать! Вот, за что я люблю своих родителей, что мы всегда понимали друг друга без слов.