Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

Зелёный «Форд» Локтева подрулил к зданию фонда. Дмитрий выключил мотор, вынул ключ зажигания, с минуту поиграл брелоком, улыбаясь чему-то своему, потом резко вышел из машины и уверенной размашистой походкой направился к подъезду.

Сквозь неплотно прикрытую штору косым лучом пробивался холодный лунный свет. Глаза Андрея внимали серебру луча, не смаргивая, а точно наливаясь исходившим от него холодом. В этом холоде хорошо взывать к памяти. Время столь уплотнилось, что в одном воспоминании даже последовательность событий путается. Год завершился свадьбой и исчезновением с политической карты страны, которой он присягал. Оба события, каждое по-своему, могли бы заполнить собою пятилетие. Присяга – не эпизод армейской биографии, не формальный ритуал «для галочки». Она сродни таинству крещения или монашескому постригу. Единожды присягнув, не изменишь ни слова в данной клятве. Недаром испокон веку изменника присяге карали смертью. Физическое устранение тела, носящего в себе сгнившую в клятвопреступлении душу, может очистить от скверны общество. А что ныне? Всем сердцем ощущая пустоту от внезапного крушения СССР, Андрей наложил её на другие чувства. На те, что вспыхнули в миг, когда под звон хрусталя и звуки торжественного чуть печального Марша Мендельсона его безымянный палец отяжелел под весом обручального кольца. Сама церемония, пир с товарищами по кооперативу, дальними родственниками и новообретённой роднёй слились в мутное пятно. Но момент вхождения пальца в обережный круг золотого кольца врезался в память отчётливей извиняющейся скороговорки Горбачева, влезшего с отречением в дома с предновогодних телеэкранов.

Покинув редколлегию и штаб НДПР, Андрей постоянно испытывал внутреннюю лёгкость, точно сбросил чужой груз. Простая мужская работа – больше руками, чем головой, больше головой, чем языком – насыщала всё естество ощущением праведности и чистоты. Однако за месяц до Нового года Саид объявил, что получил выгодное и интересное предложение, и планирует оставить «Шурави» на попечение Долина. И снова всё смешалось. Стоило Андрею уйти от одной чуждой ему ответственности, как ему, похоже, готовят другую. И какая из них легче, ещё вопрос! Отказаться от предложения Саид возможности не оставил. Значит, готовься к неизбежному, Андрей! Внутри всё противилось. После контузии в подземном переходе Долин стал бояться замкнутых пространств. Беллерман назвал это клаустрофобией. Да неважно, как эта дрянь называется. Важно, что из-за неё тяжелее работается, ведь иногда приходится торчать под днищем автомобилей в тесной яме. Теперь из автослесарей – в управленцы, что, конечно, при его фобии, благо. Но ведь есть ещё одна проблема, которую, правда, доктор Беллерман напрочь отрицает. Он не хочет разговаривать с большим количеством людей сразу, избегает публичности. Ну, с чего Владислав Янович взял, что у него задатки общественного деятеля? Сейчас Андрей вспоминал о недолгой общественной работе в Фонде с содроганием. Но ведь было же! И вот опять будет, раз он станет председателем крупного кооператива. И на собраниях выступать, и с людьми общаться, и по кабинетам ходить… Сколько этого всего выпало в своё время Саиду! Конечно, тогда кооператив только набирал обороты, сейчас «Шурави» мощная фирма, хорошо известная и в городе и за его пределами, иначе говоря, многих вещей делать уже не придётся…

Маша посапывала рядом. Лунная дорожка, медленно перемещаясь, коснулась её лица. Долин залюбовался. Женская красота для него оставалась долгое время книжным понятием. Когда видел смазливых девчонок, он безошибочно реагировал на их сексуальность. Организм подсказывал помимо мозга, с кем соитие в радость, а с кем не очень. С годами не слишком удачливый в отношениях с «соседним полом», он вообще потерял такое не удобное, но распространённое качество среди мужчин, как разборчивость в выборе внешности своих партнёрш. Участившиеся и утяжелившиеся ночные кошмары сильно затруднили всякое общение с женщинами, и он перестал воспринимать женскую красоту как категорию. И вот, глядишь ты! Начал различать. Долин любовался женой: еле заметно пульсирующей жилкой на тонкой шее, маленькой, с булавочную головку родинкой над правой бровью, трепетно вздувающимися при каждом вздохе крыльями чуть вздёрнутого носика… А лунная дорожка всё двигалась и двигалась, выхватывая из темноты всё новые и новые детали милых черт любимого лица. Ни дать, ни взять – русская красавица с полотна из «Третьяковки»! Когда холодный серебряный луч упал на сомкнутые веки, они вздрогнули. Андрею почудилось, Маша вовсе не спит, а, напротив, в упор смотрит на него широко распахнутыми глазами, только в глазницах бездонные чёрные дыры. Он невольно отвёл глаза. Чушь, видение, оптический обман! Или чересчур долго он безотрывно глядел на спящего человека. Говорят, так делать нельзя. А может, сказалась недавняя контузия. Так или иначе, лежать он больше не мог. Пружина, сжатая внутри, требовала распрямиться, и он встал, нашарил шлёпанцы, накинул халат и, стараясь не будить Машу, украдкой выскользнул на балкон. Лёгкий мороз полнолунной зимней ночи разом освежил голову. Постояв с минуту, Андрей решил вернуться. Нельзя долго держать балкон неплотно прикрытым зимой – могут пострадать цветы. Хоть и хорошо грели батареи, а зимний воздух всё-таки вещь коварная. Повернувшись к балконной двери, он снова вздрогнул. На сей раз мурашки по телу забегали нешуточные: прямо напротив, почти прижавшись лицом к стеклу, стояла освещённая полной луной, оттого кажущаяся привидением, жена и пристально смотрела прямо на него. Она, обнажённая и красивая, была одновременно и притягательна и пугала – неподвижностью, внезапным своим пробуждением, застывшим взглядом. В нём читалась тоска. А может, показалось? Резко войдя в комнату, он обнял её и прошептал: