Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

Монах действительно значился в списке амнистируемых. Список немалый, и его номер был 82. По алфавиту. Вечером Царь сам пожаловал. Вошёл в сопровождении двух «шестёрок». Один бугай подлетел к нарам Монаха, пнул по ним, мол, проснись – Царь. Николай Иванович встал, неспешно натянул штаны и вышел к высокому гостю.

– Садись, Монах. В ногах правды нет, – предложил Царь, восседающий, как и подобает по сану, на троне, коим служил табурет. Калашников сел и молча поднял на Царя спокойные глаза. – Хорошо глядишь, смотри, без глаз не останься, – продолжал Царь, цепко рассматривая человека перед собой из-под нависших густых бровей, почти сросшихся на переносице. – Хочешь чаю?

– Хочу, Царь, – тоном, в котором не угадывалось, что человека разбудили среди ночи, отвечал Монах, снова опуская взор.

– Купец! – негромко крикнул Царь куда-то в коридор, откуда только что появился. В дверном проёме возникла тучная фигура в постоянном шарфике, – сделай нам с Монахом. Да покрепче. Башку ломит. К дождю, что ли? – сказал и забыл о Купце. Уставился на Монаха и, чему-то улыбаясь, пропел:

– Да-а! Молодец! Добился-таки своего! Чтоб сам Царь к нему в гости пожаловать изволил! Это ещё надо вспомнить, когда такое было. Ну что ж, не перевелись ещё на Руси…

Николай Иванович поблагодарил подсуетившегося Купца за смолистого цвета чифирь в крашенной кружке и глотнул. По телу растеклась горячая полна, глаза подёрнулись прихлынувшей влагой. Царь тоже прихлебнул, покачал головой и сказал:

– Я тебя просёк, Монах. Всё знаю. Но ты не дрейфь. Меня не надо бояться, – он поставил чашку на тумбочку и знаком велел «шестеркам» удалиться. Те послушно ретировались. – Ты, вот что, Николай Иванович, слушай меня. Я в твои годы ведал такими делами, что всему этому быдлу, – он неопределённо кивнул в сторону коридора, – и не снилось. Это я не бахвалюсь перед тобой. Это – чтоб ты знал, кто с тобой разговаривает.

– Я знаю, – спокойно вставил Монах и поймал слегка удивленный взгляд Царя.

– Откуда тебе знать? Ты здесь приблуда. Ваш мир только думает, что существует и командует всем. А это не так, – он снова взял в руки кружку, сделал ещё глоток и опять покачал головой. Лицо было сурово, но не враждебно. Калашников чувствовал, ему и правда не нужно бояться этого человека. Но он помнил и предупреждение Штопора, потому держал паузы, сохраняя почтительную дистанцию. – Это ты хорошо делаешь, что молчишь. За умного сойдёшь, коли дадут. А бояться… – Царь сделал большой глоток, крякнул от горячего и с прищуром глянул поверх глаз Монаха, – надо вон тех. Шестёрок, возомнивших себя тузами, купцов, наворовавших в одиночку и думающих, что они самые умные. Эти всю страну раком поставят.

Монах молчал, сосредоточенно потягивая крепкий горький напиток маленькими глотками. Царь поболтал свою долю в кружке и выплеснул со словами «Не хочу больше». Сцепив руки на груди, сказал:

– Ты мне нужен, Монах. На воле тебя встретят, напоят и накормят, Дадут тебе постоянный кусок хлеба. Будешь ты иконки править и подновлять. И хорошо тем зарабатывать, не думай, не обидят.

– Зачем я тебе, Царь?

– Зачем… – медленно повторил авторитетнейший человек колонии и грустно усмехнулся. – Не дрейфь, урку из тебя делать никто не станет. Да ты и не сможешь. Я ж говорил, ты здесь приблуда. Но ты сделаешь, чего не сможет никто из этих. У меня, увы, других нет. Теперь уже нет, – Царь развел руками, с комической укоризной добавив:

– Зона, сам понимаешь! Дело будет по твоей части.

– Не знаю, смогу ли, – начал Калашников, но Царь перебил его:

– Сможешь, не бреши. Как меркуешь, у тебя есть враги?

– Наверное. Если бы не было, не парился б опять на нарах.

– Молодец, сечёшь, – похвалил Царь и снова скрестил руки на груди. – Знаю я врагов твоих… Ну-ну, не сверкай глазами, ты ж монах! Они, сволота, высоко сидят, далеко глядят. Но ты им не нужен, не напрягайся. Не за тобой охота. Ты свидетель, сечёшь?

– Свидетель?! Чего?

– Вспомни, как загремел в первый раз, Николай Иванович. Тебя развели, как лоха. Сыграли на твоей буйной голове да крутых яйцах. Девка-то Дианка не просто девочка. Она девочка специальная. И не даром тебе далась. Ты ведь чем занимался-то? Помнишь ли?.. Вижу, помнишь. А куда свиток чернокнижный подевал из экспедиции, помнишь?

Монах вскинул на Царя округлившиеся глаза, на миг в них вспыхнул настоящий – не монашеский огонь, каким некогда горели эти глаза постоянно, то и дело обдавая своим жаром всякого, кто случайно пересекался с ними взглядом, и горе той женщине, кого коснулись они тогда, полные языческой силы и первобытной мужской мощи! Царь снова грустно усмехнулся и молвил: