Алексей Очкин - Иван — я, Федоровы — мы

Дымов рассказал все, что узнал об окруженных частях. Отдал Сологубу окровавленные партбилеты и красноармейские книжки, взятые у бойцов, что пали на косе. Они погибли, но даже мертвые помогали нашим, укрыв разведчиков…

Отпуская лейтенанта, комдив обнял его:

— Передай хлопцам своим, Огонь, что они молодцы! Знаю по Испании, как пролежать на жаре день, да еще среди убитых…

Оказывается, наблюдатели доложили комдиву, что разведчики залегли на песке между убитыми, и он весь день не отрывал глаз от стереотрубы. Артиллеристы были в полной готовности по его приказу ударить по фашистской укрепленной линии.

К Ваниной радости, капитан приказал ему сопровождать лейтенанта в медпункт части. Хоть и рядом, решили подъехать на машине. Разведчики нарубили веток в кузов полуторки, сверху постелили еще сена, потом неожиданно подбежали к Ване, схватили его за руки и за ноги, раскачали и забросили в мягкий кузов, а Дымова бережно уложили. Когда машина отъехала, Ваня спросил:

— Как вам, ничего?

— Ничего, — ответил лейтенант, блаженствуя на сене. — Ты спал сегодня?

Хорошо, если за трое суток Ваня вздремнул часа два, но ответил бодро:

— Да я что… я спал, товарищ лейтенант.

— Тогда я сосну.

Ваня обхватил распоротый сапог лейтенанта с забинтованной ногой и придерживал, чтобы не трясло на выбоинах дороги, а через минуту заснул в обнимку с сапогом, уткнувшись головой в живот Дымову.

Когда он открыл глаза, машина стояла у палаток; лейтенанта с ним рядом не было. Парень цокнул языком: «Прозевал!..» — и выпрыгнул из кузова.

Кругом темнота. В тыловых подразделениях строгая маскировка. Лишь присмотревшись, Ваня различил светлое пятнышко в брезенте и пошел на него. Но голос Дымова он услышал совсем из другой палатки.

— Да какое это ранение! — возмущался лейтенант.

— Ложитесь, больной! — требовал женский голос.

Ваня понял, что лейтенанта надо выручать, и нырнул под брезентовый полог…

Лампа из сплющенной гильзы тускло освещала палатку. Дымов сидел на кровати с перебинтованной ногой и с усмешкой поглядывал на Косопырикову в белоснежном халатике. Ваня даже присвистнул: «Эта замухрышка еще смеет командовать!..» Не успел он прикинуть, как лучше высвободить лейтенанта, Аня обернулась и строго спросила:

— Ты зачем здесь?

— Не задирай нос, — осадил ее Ваня, — это мой лейтенант. Понятно?

— Понятно. Какой командир, такой и боец! — усмехнулась она и скомандовала: — Федоров, а ну, шагом марш отсюда!

— Ты кому это, Косопырикова, шагом марш?! — подступил к ней Ваня.

— Федоров, отставить, — сказал Дымов и успокоил Аню: — Он уйдет, я только хочу передать с ним…

— Ну, тогда быстрей.

— А может, у меня секрет, — лукаво улыбнулся лейтенант.

— Пожалуйста. — Она повела узким плечиком и отвернулась.

Дымов притянул к себе Ваню и шепнул:

— Попроси шофера отогнать машину, и ждите меня поблизости. — И громко добавил: — Скажи, рана пустяковая. Просто «врач» строгий попался, не отпускает.

— Есть передать! — прищелкнул каблуком Федоров и, проходя мимо девушки, козырнул: — Счастливо оставаться, «товарищ военврач».

— Видите, какой у меня вежливый солдат, — заметил ей Дымов.

Пригнувшись, в палатку вошел капитан Богданович:

— Ну как?

Дымов вскочил с койки:

— Пустяки, товарищ капитан. Разрешите готовиться в десант?..

Богданович оборвал его:

— Тебя не спрашивают. — И посмотрел на Аню: — Ну?

— Ранение нельзя назвать опасным… — ответила девушка, робея под строгим взглядом капитана.

— В госпиталь его надо отправлять?

— Пока не знаю… Но надо выдержать. Он же весь день пролежал раненый на песке… Может быть заражение, хотя я сыворотку ввела.

— Ложись, Огонь, — уходя, приказал капитан. — А ты, Косопырикова, гляди, чтобы не сбежал.

— Есть, — покорно улегся на койку Дымов.

Аня, проводив взглядом Богдановича, начальственно посмотрела на лейтенанта.

— Неужели, Косопырикова, отправишь меня в госпиталь?

— Посмотрим, — строго ответила Аня. Затем вытащила из тумбочки тетрадь, уселась на табуретку и принялась писать.

— Что ты пишешь там?

— Письмо маме. Лежите спокойно, больной.

— А моя мать в Ленинграде… Не отвечает на письма… — как-то вырвалось у него само собой.

— А моя в бомбежку погибла…

Дымов от удивления приподнялся:

— А кому ж ты пишешь?

— Тете…

Только сейчас Дымов понял: она часто смеется не оттого, что ей весело. Просто от этого ей становится легче. И им от этого легче.