Василь Быков - Повести о войне

Это все Лощилину было известно. И все-таки он ставил вопрос так, будто взять или не взять пленного зависело только от нашего желания.

— Товарищ генерал, мы делаем все, что можем.

— Значит, не все!

Я молчал.

— Что молчишь? А?!

— Цена большая, товарищ генерал. Семь убитых, одиннадцать раненых. За месяц. Есть ли смысл еще столько же угробить, чтобы взять одного фрица?

— Есть ли смысл? Ты погляди на него, Чернобородов. Вот это здорово рассуждает. Ты что ж, без потерь воевать хочешь?

У меня перехватило горло. Я почувствовал, как кровь жарко приливает к голове. «Спокойно, спокойно», — приказал сам себе.

На войне, конечно, всякое бывает. Иной раз обстановка складывается так, что нет иного выхода, как пожертвовать батальоном и даже полком, чтобы спасти дивизию. Но сейчас, как мне казалось, главное, что требовалось знать о противнике, мы уже знали. На западном берегу Северского Донца перед нами держал оборону 93-й гренадерский полк 21-й пехотной дивизии. Мы знали численный состав его рот, примерную насыщенность артиллерией и стрелковым оружием, расположение многих огневых точек и ходов сообщения. Конечно, разведку противника — это азбучная истина — надо вести непрерывно, и пленный отнюдь бы не повредил, но нам и так было известно вполне достаточно для того, чтобы вести будущий бой не вслепую. Гораздо важнее было сохранить опытных разведчиков до начала наступления, когда обстановка начнет непрерывно меняться.

— Что уставился? Отмолчаться хочешь?

От сухости во рту, оттого, что я старался не дать своим чувствам прорваться, голос мой стал каким-то хриплым, словно бы чужим.

— А так ли уж нам нужен этот пленный, товарищ генерал? Еще раз узнаем, кто у них командует ротой, кто — батальоном? Ведь, по данным авиаразведки и агентуры, никакой передвижки войск у фрицев не обнаружено.

— А если агентура прошляпила?.. Гарантию ты мне можешь дать, что такой передвижки не было?

Может быть, Лощилин был прав. Авиаразведка и агентура могли не углядеть. Но практически возможность замены стоящих перед нами немецких войск была ничтожна.

— Нельзя исключать также того, товарищ генерал, — сказал я, уклоняясь от прямого ответа, — что в поиске и наш разведчик может попасть к немцам в плен. А мы наступление готовим.

— Теперь, Чернобородов, все ясно. «Язык» им не нужен. Черт те что! Начальник штаба называется! Организовать ничего не умеешь. Пустил разведслужбу на самотек, вот и болтаешь.

— Товарищ генерал…

— Что, «товарищ генерал»?

— Товарищ генерал, я попрошу…

— Может быть, учить меня будешь, как с тобой разговаривать? Да когда ты у матери титьку сосал, я уже хлебал солдатский борщ.

— Товарищ генерал, прошу не оскорблять.

— Оскорблять?! А где пленный? Где?.. A-а… Молчишь… Что же не отвечаешь, начальник штаба? А-а? Тебе на бандуре играть… Когда будет пленный? Ну?!

Я опустил руки по швам, застыл в стойке «смирно» и раньше, чем успел сообразить, что говорю, отчеканил:

— Через неделю, товарищ генерал.

Наступила короткая пауза. Мой ответ, внезапный и для меня самого, разрядил атмосферу.

От неожиданности Лощилин оторопел. Он несколько раз глотнул воздух.

— Через неделю, говоришь?! — Он дышал тяжело. — Дадим ему, Чернобородов, неделю?.

— Думаю, надо дать, товарищ генерал… Просит без запроса.

— Ну, ну, посмотрим, много ли твое слово стоит, начальничек штаба, посмотрим.

Лощилин ушел. Дверь так хлопнула, что на плащ-палатку, подвешенную к потолку блиндажа, с шуршанием потекли сквозь бревна струи песка.

Чернобородов, как ни в чем не бывало, постучал тупым концом карандаша по столу, затем бегло просмотрел сделанные им во время моего доклада заметки и закрыл блокнот.

— У меня все. Действуйте… Так, сегодня у нас пятнадцатое… — он посмотрел в табель-календарь. — Не в счет. К двадцать третьему июля ждем от вас пленного.

Через пять минут я выехал к себе в дивизию. Я был дьявольски зол на себя за то, что так глупо, по-дурацки дал слово. Чем больше я размышлял, тем оно казалось менее выполнимым.

— Закурим, товарищ полковник?.. Пока вы у Чернобородова сидели, я в военторге для вас вот что раздобыл. — Хренов торжествующе поднял руку с зажатой в ней коробкой «Казбека». — Десять пачек, товарищ полковник. — Он вскрыл ногтем коробку и протянул мне.

Я взял папиросу, размял. Раньше, чем я успел сунуть ее в рот, Хренов щелкнул трофейной зажигалкой.

— Сам возьми и Петю угости.

Все закурили.

— Хороший анекдотик слышал, — хохотнул Хренов. Он видел, что я чем-то расстроен, и, чтобы меня отвлечь, стал пересказывать анекдоты, услышанные в штабе корпуса. Но я слушал невнимательно, и Хренов умолк.