Василь Быков - Стужа

Они пошли со двора к улице, а Азевич опять молча выругался. Называется, получил задание. Пусть бы сами шли и говорили с Исаком. Дождавшись своей очереди, он долго и с наслаждением мылся, потом расслабленно шел домой, будто оттягивая момент неприятного разговора. Почти был уверен, что Исак не согласится, откажет — зачем ему семья, да еще с малыми детьми? В цветнике перед домом разрастались пионы, взошли георгины, а с детьми... Особенно если мальчишки. Опять же за сараями зацветало несколько яблонь. Хотя цвета в этом году было мало и яблок ожидалось немного, но мальчишки истребят последние. Это он знал по себе. И все-таки надо было поговорить с хозяином, хотя бы передать ему просьбу главного гепеушника района. Ближе к вечеру он постучал в каморку Исака.

Наверно, у старого еврея тоже был выходной, он сидел дома. Азевич застал его с какой-то черной книгой в руках, на голове была ермолка. Исак не удивился приходу квартиранта, гостеприимно усадил его в узкое кресло с высоким подголовником. «Я к вам по делу, — начал Егор. — Говорят, у вас есть свободная комната...» — «Комната? — удивился Исак. — Какая это комната? Это курятник, а не комната. Разве в такой комнате может жить приличный человек? Вот посмотрите сами, идите сюда...» Он растворил дверь в соседнюю комнату и дал Азевичу заглянуть туда. Действительно, комната была весьма непривлекательная — не то сени, не то кухня при одном окошке во двор. «Понимаете, — сказал Егор. — Уполномоченный ГПУ товарищ Милован просит устроить своего товарища. Семья, а жить негде».

Исак сокрушенно шлепнул себя руками по бедрам, пробежал возле стола. «Ах, ах, негде жить! Но при чем тут Исак? Исак что — богатый домовладелец? Я — холодный сапожник. Что это, мой дом? Был мой. А теперь я сам тут квартирант, ничего не имею. Ни денег, ни прав, ни даже дров. Один этот угол». — «А у них и угла нет. Двое детей», — тихо вставил свое Азевич. Исак пробежал до порога и обратно, взглянул в окно. «Двое детей, двое детей... И у меня было двое детей, я знаю... Ба-ба-ба... Может, привезут дров, зимой теплее будет, а?.. Ну пусть. Скажите, пусть! Что уж тут делать...»

Азевич вовсе не обрадовался, скорее, опечалился от этого его согласия. Но, может, так будет и лучше. Может, из чувства признательности Милован перестанет приставать к нему со своими нуждами. Да не будет следить за ним, как некогда за Зарубой. Эти на все способны. А с Кметом он, может, даже подружится. Если по-соседски. Все-таки будет знакомый человек в их органах, от происков которых, как он уже понял, не застрахован никто. Тем более что он ждал приема в кандидаты партии, все документы уже оформил, собрал рекомендации. Рекомендации, кроме комсомола, дали заведующая орготделом райкома Скоблова, женщина из его сельсовета, недавняя учительница, а также товарищ по райкому комсомола Евген Войтешонок. Тот уже был членом ВКП(б), хотя по службе не слишком преуспел, может, потому, что был хромой от рождения. А так, в общем, казался неплохим, товарищеским парнем.

Азевич привыкал к новой комсомольско-партийной жизни в местечке, хотя родную деревню вспоминал с печалью. Немного угрызался при мысли о Насточке, о которой ничего не слышал с зимы. Может, вышла за кого замуж? Небольшую зарплату свою расходовал бережно, изредка питаясь в столовке, а больше — по хозяевам в командировках. Подаренную Полиной буденовку носил до зеленой травы и снял с неохотой — очень ему нравилась эта армейская буденовка. Весной справил себе новую одежку: брюки-галифе и кортовую гимнастерку, пошитые в артели. В таком полувоенном виде мало чем отличался от многих других районных работников. Почти все они внешним видом подстраивались под первого секретаря райкома Дашевского, зимой и летом ходившего в своей черной железнодорожной гимнастерке.

Полина снова перешла на работу в местечковую школу, и он редко видел ее. Похоже, однако, она его избегала: случайно встретившись, сухо здоровалась и спешила по своим делам. Он сильно переживал эту ее перемену, но ничего сделать не мог. Кажется, на свою беду, он продолжал любить эту, не понятную ему женщину.

Очень скоро после того разговора с Исаком в их доме появились новые квартиранты. Как-то, уже в сумерках, возвратясь из района, он столкнулся во дворе с двумя мальчуганами, отчаянно сцепившимися в борьбе за какую-то палку. Младший громко ревел, но палку не отдавал, старший решительно наседал на него, выкручивая ему руки. Появление незнакомого взрослого нисколько не охладило мальчишек, его окрик также на них не подействовал. Но вот на крыльцо вышел отец, гепеушник Кмет. Азевич ждал, что тот примется разнимать сыновей или хотя бы прикрикнет на них. Но отец минуту спокойно наблюдал за дракой, потом, когда старший отнял палку и отошел в сторону, напустился на младшего: «Чего ревешь? Не смей плакать! Ах, тебя обидели? А ты отомсти! Силы мало? Наращивай силу, учись у старшего брата. И не реви. Не ябедничай! Закаляй волю! Мужик ты или тряпка? Ах, мужик! Ну так догони Шурку и накостыляй в загривок...» Егор с интересом выслушал отцовское поучение — ему все это показалось странным. Дома, если он ненароком обижал сестру, родители задавали ему хорошую выволочку. Тут же, видно, была иная мораль. Передовая мораль нового времени.