Амаяк Сирас - Арарат

Он подробно рассказал о сводке двухмесячных военных операций и добавил в заключение:

— А сейчас мы на всем протяжении фронта от Ледовитого океана до Черного моря — то есть на протяжении трех тысяч километров, товарищи! — оказываем упорное сопротивление врагу. И если каждый командир и каждый боец будут честно выполнять свой долг, фашистам не выдержать!

— Три тысячи километров?!. — протянул Мазнин. — Этого и за год пешком не пройдешь…

— Вот так расстояньице, черт побери! — рассмеялся Коля Титов. — Деревьев не хватит эту линию фронта озеленить.

— Значит, получается так, товарищ старший политрук, — вновь заговорил Поленов, — что у нас на правом фланге Ледовитый океан? Пусть попробуют фашисты пробиться туда… Будет то же, что случилось с их предками на Чудском озере!

— Тут не так важно то, что на правом фланге у нас Ледовитый океан, — заметил Асканаз. — Важно то, что в тылу наш народ полон гнева и ненависти к наглым захватчикам!

Поднялась луна, заливая своим бледным светом окоп. Асканаз пристально вглядывался в обветренные и изможденные лица Поленова и Титова, выражавшие одновременно и то, что обычно называют решимостью воина, и то, что принято определять словами «человеческое страдание».

В голове Асканаза мелькнуло: «В страданиях закаляется воля». Левая рука у него заныла сильнее, и он невольно закусил губу. Ему стало досадно при мысли, что бойцы, вероятно, считают его тыловиком. Может быть, этот словоохотливый Поленов даже считает Асканаза болтуном, который раз в неделю является в окопы, чтобы пересказывать бойцам новости, подчас уже известные им…

Асканаз в сопровождении Браварника выбрался из окопов. Он собирался пойти в другой батальон, но на полковом КП ему сообщили, что его вызывают в штаб дивизии.

Прошагав с Браварником с полчаса, Асканаз остановился передохнуть. Ущербная луна то и дело скрывалась за плывущими по небу облаками. Чудилось, будто прикрытая черным покрывалом земля притаилась в ожидании рассвета…

— Товарищ Араратян!.. — осторожно окликнул его Браварник.

Асканазу пришелся по душе дружеский оклик сержанта; он словно впервые почувствовал, что нуждается в задушевном, простом слове, нуждается так же сильно, как и те, с которыми он работал в течение этих двух месяцев. Ему захотелось пожать руку Браварника, но тот наклонился, стараясь рассмотреть шест с дощечкой, укрепленный на небольшом холмике.

— Вот тут похоронили комиссара Хромова… — заговорил Браварник, поглаживая рукой дощечку. — Не смогли доставить его в санбат, фашисты не давали нам передышки. Тут-то и похоронили его. Эх, товарищ Араратян, комиссар у нас был мировой!

И не найдя слов для выражения боли о погибшем комиссаре, Браварник замолчал и заговорил совсем тихо, словно сам с собой:

— Рядом с могилой рос мак. Кто-то из нас нечаянно задел лопатой, сломал стебель, и так жалко стало… Мне хотелось посадить его на могилу… Не могу я привыкнуть к мысли о смерти!

— Да и зачем к ней привыкать, браток?

— Не сочтите меня за труса, товарищ Араратян. Лично я смерти не боюсь. Но вот такой пустяк, скажем, растоптанный цветок или там разоренное птичье гнездо, меня расстраивают…

— Тот, кто цены не знает малому, и на большое дело не способен. Я тебя понимаю, Браварник.

— Вот и хорошо! А то бывает и так: заговоришь в простоте душевной с человеком, который хотя бы на один чин выше тебя, и пропало дело! Стоит открыть рот, что вот, мол, жаль этого разрушенного дома или же сожженного села, сразу так и накинутся: «А-а, ты что, вредные настроения проповедуешь, в отчаяние впал, не хочешь больше воевать, да?!» Право слово, жалеешь иногда о том, что заговорил! Хорошо вы это сказали, честное слово, товарищ Араратян: «Тот, кто цены не знает малому, и на большое дело не способен». Мы уже у штаба, товарищ политрук, вы пароль не забыли?

…У Денисова только что закончилось совещание. Против него за столом сидел Гомылко и, нахмурившись, читал вслух сообщение Совинформбюро: «Двадцать четвертое августа… В направлении Днепропетровска…»

— Да, далеко они зашли… Не так-то легко будет повернуть на Берлин…

Денисов еще раз проверил на карте рубежи дивизии и, ткнув карандашом в крестик, обозначавший КП 625-го полка, сказал:

— Крепкий мужик у нас Синявский! Советовал ему хоть немного поспать, а он отказывается, уверяет, что даже глаз у него перестал болеть!

— Это у него халхин-голская закалка сказывается, его не так легко сломить! — с гордостью сказал Гомылко и, глядя на покрасневшие от бессонницы глаза Денисова, добавил: — И вам бы не мешало поспать.