Жан Лаффит - Мы вернёмся за подснежниками

— Что же он говорит о Сент-Ассизе?

— Он уверяет, что это липа.

— Почему? Что ему там не понравилось? Робер вынул газету:

«В частности, я могу сказать, что ФТП приписали себе взрыв электростанции Крезо и радиомачт в Сент-Ассизе. На самом же деле обе эти диверсии были задуманы в Лондоне и великолепно выполнены нашими товарищами Мари и Гужоном, заслуги которых широко известны и которые специально для этого были сброшены на парашютах».

— Покажи-ка.

— На, читай…

— Вот сволочь, вот наглец! — говорит Рэймон, откладывая в сторону газету.

Обед подходит к концу. Марсель всё превосходно приготовила, и у гостей оживлённые лица, как всегда бывает после обеда, даже очень скромного, если при этом выпито хорошее вино.

— Кофе хотите? Настоящий.

— Ясно, хотим, — говорит Рэймон, доставая бутылочку рома «Сен-Джемс», припрятанного для торжественных случаев.

— Когда я пью кофе, мне всегда вспоминается бедняга Мишель, — говорит он.

— Да, ты нам рассказывал в лагере о том, как надо пить кофе в три приёма.

— Мишель объяснял нам этот способ во время обеда в Корбэе, в день сент-ассизской операции. Жежену показалось тогда, что завтрак дорого обошёлся. Восемьсот франков с пятерых. Сейчас столько стоит поесть одному в среднем ресторане. В пять раз дороже, чем до войны.

— А что с остальными? Ты о них знаешь что-нибудь?

— Виктор вернулся на прежнюю работу. Он ведь столяр. Мы иногда встречаемся.

— А Арман?

— Ну этот идёт в гору. Он занимает какую-то важную должность в колониях и, кажется, зарабатывает тысяч сорок-пятьдесят в месяц. С ним я, конечно, не вижусь.

— Во время пребывания в префектуре он, неверно, завёл себе друзей…

— Возможно. А пока что по его вине Мишель, Жежен и ещё десяток товарищей из нашей группы погибли в Маутхаузене.

— А что с Андрэ? Мне рассказывали, что он после освобождения был подполковником.

— Да. Но, кажется, потом его выставили из армии.

— А долговязый Бретон? Он всегда смеялся, а в тот вечер передал тебе благодарность партии.

— Погиб.

Обе женщины, болтавшие между собой, замолкли, Робер задумывается и берёт сигарету.

— Пей кофе, — говорит Марсель, — остынет.

— Да, правда, — тихо говорит Рэймон.

— Когда же мы поедем за цветами? — спрашивает он у жены другим, тоном.

— Всё разговоры. До сих пор у тебя не было ни одного свободного воскресенья.

— Я же должен продавать «Юманите».

— Да, но, кроме тебя, в ячейке найдутся и другие.

— Ты, например.

— До чего он глуп!

— Марсель права, — говорит Робер, — партия не требует от нас, чтобы мы выбивались из сил. Надо жить.

— Я живу.

— Одно не мешает другому. Ты должен и отдыхать.

— Отдыхать будем потом.

— Ты думаешь? Мне кажется, что, наоборот, потом придётся ещё больше работать.

— Конечно. Мы для того и существуем, чтобы бороться до последней минуты.

— Согласен, но мы такие же люди, как и остальные.

— Что же я должен делать?

— Не только сажать цветы жизни, но и собирать их, когда они встречаются на пути.

— Правильно, — подтверждает Марсель, — другие живут, нужно и тебе жить.

— Ну, не преувеличивай. Мне кажется, тебе не на что жаловаться.

— Я и не жалуюсь, но ты мог бы, например, почаще ездить со мной за город.

— Ладно. Поедем. Мне необходимо побывать в Сент-Ассизе. Прекрасный повод. Поедем все вместе.

— Вот будет весело!

— Да, — продолжает Рэймон. — Мне нужно выяснить одно обстоятельство.

— Какое? — спрашивает Робер.

— Да то, о чём рассказывает Реми.

— Ведь это всё враньё.

— Тем более. Прежде чем мы поедем туда, тебе бы следовало повидаться с деголлевцем, который передал нам тогда склад. Кто знает… может, он и является автором этой утки. Мне важно знать.

— Это легко. У меня записан его телефон. Я с ним поговорю. Но я заранее уверен, что он здесь ни при чём.

— Ну вот, он снова сел на своего конька, — говорит Марсель, обращаясь к Мадлен. — О Сент-Ассизе он может толковать без конца.

— Ну, как поживаешь?

— Всё так же.

— Чёрт побери, Робер, как я рад тебя видеть. Идём, выпьем по стаканчику.

Встретившись с человеком, которого летом 1942 года он сам познакомил с Андрэ, Робер не знает, как начать разговор. Но неловкость пропадает, когда они усаживаются в ближайшем кабачке и тот начинает рассказывать о себе.

— Видишь ли, я стал фотографом, фотографом-художником. Я тебе покажу потом мою мастерскую.

Разглядывая своего собеседника, Робер замечает на отвороте пиджака ряд ленточек.