Владимир Науменко - Код Адольфа Гитлера. Апрель

– Арест? – с этими словами встав, но тут же мгновенно осознав их страшный смысл, Кэт снова тихо присела. Она ожидала чего угодно, но только не этого.

– Нет такой причины, Кэт, которая оправдывает ошибку! – с угрозой в голосе произнёс офицер. – Да, Кэт, арест. К моему великому сожалению, я вынужден подвергнуть его превентивному аресту. Не вас. Вы должны понимать, что это для него означает.

В знак согласия Кэт молча кивнула.

– И благодарите фюрера, очаровательная Кэт, что он ещё не в курсе вашего сотрудничества с расово враждебным элементом. За это он выгнал бы вас с работы за служебное несоответствие, – со стальным взглядом взяв в свои пальцы её подбородок, сказал офицер. – Пока не выгнал, но скоро это может произойти с роковыми лично для вас последствиями. Распоряжением группенфюрера СС Генриха Мюллера вам запрещается без личного предуведомления районного отделения гестапо покидать пределы Берлина. Этот приказ, Кэт Хойзерман, касается лично вас. Вам он понятен? Кстати, где ваша сестра?

– Она в гостях!

– Где? У кого? С кем? В какое время? – последовали скорее не вопросы, а чистый допрос с дознанием.

– Не знаю.

– Не хитрите, Кэт! – офицер призвал её к откровению с собой. – С гестапо шутить номер не пройдёт, особенно со мной!

Тут он отпустилл подбородок Кэт. Закурил, преднамеренно не обращая внимания на то, что находится с Кэт наедине, без Ганса, Вилли и только что задержанного по доносу еврея. Какое-то время, помедлив с расставанием, он пружинисто встал и устремился к выходу, в быстроте движений оставляя Кэт в полном недоумении от своего поступка. В комнате установилась тягостная тишина. Поёживаясь не то от страха, не то от холода, Кэт подошла к окну закрыть его и оторопела. С улицы она услыхала слова только что покинувшего её офицера: «Герр Брук, для идентификации расовой принадлежности вам придётся проехать с нами в ближайшее отделение гестапо».

Затаив дыхание, Кэт из окна наблюдала, как два гестаповца заталкивали беднягу Брука в машину, а прохожий старик закатил ему оплеуху со словами: «Еврей проклятый! Иуда. Христопродавец. Распяли Христа, теперь, спустя две тысячи лет, нам, честным немцам, прохода из-за вас нет! Простые немецкие парни умирают, а они живут».

Сперва у эсэсовцев не получалось мирно препроводить еврея в салон машины. Брук даже при этом посмел вырваться из их рук. И тут один из штатских, Кэт показалось, что им был Ганс, бегло оглянувшись по сторонам, кулаком слегка ударил Брука по носу, и тот моментально отключился. Выбросив в мусорную урну обработанную снотворным вату как вещдок, два сотрудника гестапо под мышки подхватили оседавшего было на корточки Брука и грубо затолкали того с тротуара в машину. Облава увенчалась успехом. Сев на переднее сиденье и бросив взгляд на окно, в котором застыл силуэт Кэт, офицер отвёл от неё взор и махнул рукой. Водитель был парнем сообразительным. Он завёл мотор и машина, урча, умчалась по разбомбленному тротуару в полную тайн берлинскую ночь.

Через калитку в железных воротах Брук вошёл в мрачное здание. Внутри него злобно лаяли и кидались на людей породистые овчарки. Здесь охрана несла круглосуточное дежурство, но Брук, невольно попав под их всеобщее обозрение, сразу же ощутил на себе тяжёлые взгляды. И он понял, что остаётся в этом месте, вероятно, навсегда. Ганс и Вилли неизвестно где растворились в коридорах жившей по своим законам тюрьмы, а штурмбаннфюрер, за ненадобностью отпустив шофёра, передал Брука сотруднику тюрьмы из рук в руки. Тот, временно став конвоиром, вежливо препроводил еврея в комнату и удалился. Оставаясь на месте, Брук увидел перед собой массивный стол, над ним портрет Адольфа Гитлера. Рядом с ним висело знамя со свастикой; то и дело трезвонил телефон.

– Задержанный, подойди сюда!

Услыхав голос чиновника, Брук понял, что ему предстоит испытать в будущем, но, чувствуя неотвратимость судьбы, был вынужден смириться со своей печальной участью, так как о своём спасении молил всемогущего Яхве.

– Господин Брук?! – положив на место телефонную трубку, осведомился гестаповец, заполняя анкету. Грубо притянув руки подавшегося было к нему еврея к столу, он с видимым удовольствием откатал пальчики арестанта. Сам по себе это был честный семьянин, заботливый отец и муж; в службе этот чиновник был неказист, но свято блюл устав внутреннего распорядка тюремной жизни. О таких ретивых исполнителях закона в народе говорят, что ради службы и приличного довольствия они вполне могут посадить в камеру самих себя, – в общем, верная рейхсфюреру СС гвардия.