Валерий Барабашов - А смерть подождет

Поднимайся, мужчина! Хватит хандрить, читать и сочинять тоскливые стихи, загонять себя в тупик.

Выбирайся из сумрака тяжёлых, мрачных мыслей.

Жизнь продолжается!

В начале марта Олега перевезли домой. И врач, Александр Анатольевич, сказал, мол, дома и стены помогают выздоравливать, и Нина Алексеевна, измученная больницей, настояла на этом. Рана подживала, но с ней ещё придётся повозиться, придётся…

А дома — и правда, родные стены! — дышалось по-другому. Почти полгода назад Олег ушел отсюда на войну, и вот вернулся — другим человеком, с новым жизненным опытом, с иным отношением к миру, к его сложным проблемам и страстям.

Он также, как и в больнице, бóльшую часть времени лежал, но теперь, всё чаще и чаще заставлял себя вставать, нагружать тело пусть и легкими физическими упражнениями, сидеть в кресле-каталке, говорить с отцом и мамой, смотреть телевизор, читать и звонить по телефону.

Младший лейтенант милиции, кинолог Александров медленно, но верно выздоравливал.

— Олег, здравствуй! Это Женя.

— А-а, Добрынина. Привет!

— Как ты, Олег?

— Нормально.

— Я читала о тебе в газете, всё знаю.

— Что «всё»?

— Ну, писали же — как бой был, кого ранили, кого убили.

— Интересно?

— Не в этом дело… Что ты такой сердитый? Как себя чувствуешь?

— Не сердитый я, глупые вопросы задаёшь.

— Олег, я хотела в больницу прийти, отец твой сказал, что…

— Да, у меня температура была, не пускали никого.

— А сейчас?

— И сейчас есть. У человека всегда какая-нибудь температура, пока он жив.

— Ты… ты немного странный стал, Олег. Нервный. Может быть, даже злой… Прости, я не хотела обидеть. Я хочу видеть тебя, Александров!

— Зачем? Я — страшный, больной, злой, да. Это ты правильно почувствовала.

— Это неважно, я тебя всяким видела. Неужели забыл?

Он помолчал. Трубка терпеливо ждала.

— Я понимаю, тебя любопытство разбирает. Тебе интересно посмотреть на калеку.

— Олег! Не смей так говорить! Я этого не заслужила.

— Извини. Может, я и не прав, но я сейчас никого не хочу видеть. Не-хо-чу, поняла?

Он бросил трубку.

Полежал, повспоминал.

Женька Добрынина училась с ним последние три года — родители поменяли квартиру, и ей пришлось доучиваться в другой школе. У них с Олегом была чистая школьная любовь: задачки вместе решали по алгебре, в кино иногда ходили, гуляли по городу, читали стихи: она любила Ахматову, он… Впрочем, он ещё тогда, в школе, пробовал сочинять свои.

Восемьдесят пятый год. Как давно это было! Десять лет прошло!

Он Женьку даже не целовал ни разу. Робкий был, не смел девчонку обнять, и однажды её отругал, когда Женька сама вдруг проявила инициативу — так прижалась напоследок, при прощании в подъезде своего дома, обвила руками, так красноречиво, откровенно-призывно смотрела в его глаза — твоя же, твоя! Делай со мной что хочешь!

Он тогда и выговорил ей. Мол, некрасиво себя ведешь, Добрынина, это девушке не к лицу, инициатива должна исходить от мужчины…

Хотел говорить со смехом, вроде бы как шутил, подтрунивал над ней, а Женька всё это восприняла всерьез.

— Дурак ты!

Красная от стыда, она побежала вверх по лестнице, крикнула потом сверху, со своей лестничной площадки:

— Ты только собаку свою и понимаешь! Вот и целуйся с ней!

У него тогда Дик был, колли, Женька знала об этом, бывала у них дома. Знала, что он очень любит своего питомца, дрессирует его, обучает разным собачьим премудростям, собирается идти с ним служить в армию.

В армию Дик не попал — колли, шотландские эти овчарки, используются в основном при охране квартир или в спорте, а на серьёзной военной службе нужны немецкие овчарки, ротвейлеры. Потом и о лабрадорах заговорили, Олег мечтал уже о такой собаке.

Когда он уезжал в армию, Женька прибежала к поезду, провожать. Притащила ему букет гвоздик и целый кулёк хороших, дорогих конфет.

— На, сластёна! — синие её глаза ласково блестели. — Там, говорят, сахара мало дают.

— Кто говорит?

— У моей подруги парень на флоте служит, на Балтике. Всё время матери пишет: пришли конфет… А ты писать мне будешь, Олег?

— Напишу, конечно, — легко пообещал он.

И не написал. За два года — ни одного письма. А она ждала, он это знал, чувствовал. Но в девятнадцать лет вся жизнь кажется такой длинной, и столько в ней ещё будет девчонок!

Потом, вернувшись со службы, Олег узнал, что Женька вышла замуж.

Он не стал ей звонить. А мог бы, по старой школьной дружбе. Спросил бы — как живешь? И всё такое прочее. Имел право…