Овидий Горчаков - Вне закона

– Если не больше двух-трех машин без конвоя пойдет – была не была, долбанем их! – в бешенстве прорычал Кухарченко, матерясь.

Солнце оплескало горячим золотом верхушки берез по ту сторону шоссе. Зажглись бусинки росы на телеграфных проводах.

Снова – и опять справа, с моей стороны, – донесся звук мотора, напоминавший рокот тяжелого бомбардировщика, совсем не похожий на наш, русский. И снова мы увидели сначала одну, крытую брезентом автомашину, затем другую. Едут… Едут без конвоя!.. Горячая щека прижата к холодному прикладу…

Совсем забываю вдруг, каким глазом надо смотреть через прорезь прицела на мушку. Стремительно наезжает первая машина. «Черт! Забыл отвести предохранитель!» Мушка пляшет перед глазами, исчезает в каком-то тумане. Я вижу лицо и голову водителя в сдвинутой на затылок пилотке, вижу его скучно устремленные вперед глаза. С ним рядом длиннолицый офицер в высокой фуражке, с сигаретой в зубах. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди – немец, первый немец в прорези прицела…

Резкая, оглушительная автоматная очередь раздирает воздух, заглушает шум моторов. Ослепительно брызнуло ветровое стекло. Судорожно нажимаю на спусковой крючок. Неслышно разлетается боковое стекло. Шофер всплескивает руками и валится грудью на баранку. Стреляю по кабине, по мотору, по колесам. Автомат бьется в руках Кухарченко, гремят винтовочные выстрелы Гущина.

– Граната! – кричу я и бросаю «эфку» под передние колеса второй машины.

Шипя, свистя, вырывается воздух из пробитых скатов. Огненные языки лижут камуфлированный брезент, дымом и пылью заволокло шоссе.

Из-за поворота – не слышно из-за нашей стрельбы – выныривает машина за машиной. Кухарченко вскакивает, выпускает очередь по белым чашечкам изоляторов на телеграфном столбе и бросается к лесу. Гущин бежит за ним. Я догоняю их шагах в пятидесяти от шоссе. Сапоги скользят по палой рыжей хвое. Оглянувшись, вижу за кустами в клубах маслянистого черного дыма телеграфный столб с уныло повисшими проводами, слышу гул моторов, визг тормозов…

Наши товарищи, завидев нас, тоже пускаются наутек. Спросонок Боков бросается ошалело сначала в одну сторону, потом в другую. Кухарченко гогочет и на ходу шлепает осоловелого Бокова по спине, на чем свет стоит кроет минера Барашкова, тут же перезаряжает автомат. Самсонов бежит легко, часто озираясь, и в глазах его светится торжество. Мы пробегаем краем поляны, на которой по-прежнему мирно клубится утренний туман, оставляем позади сосновый бор и скрываемся в чаще, где еще властвуют сумерки. Позади, на шоссе, хлопают выстрелы. По лесу катится гулкое эхо…

Очень довольный своим участием в засаде, охмелевший от только что пережитой опасности, я иду с Шориным, Терентьевым и другими новичками и, дрожа и захлебываясь от возбуждения, рассказываю им о своем боевом крещении. Наконец-то и мои выстрелы прозвучали в этой войне!..

А сзади Лешка-атаман докладывает командиру:

– Сначала прошли два восьмитонных дизеля со взводом эсэсовцев в каждом. Мины не сработали.

– Разве то были эсэсовцы? – спрашиваю я.

– Пентюх! – отвечает Кухарченко. – Видел у них у всех орла на левом рукаве? Значит, СС. У вермахта – орел на правом рукаве!.. Потом мы подбили две новые французские трехтонки с занюханным лейтенантом интендантской службы…

Я умолкаю, пристыженный, – вот это наблюдательность! Кухарченко – молодец, опытным глазом разведчика он увидел куда больше меня, желторотого новичка. Но и от моей самозарядки, черт возьми, пьяняще пахнет бездымным порохом, разогретым оружейным маслом. Нет, я не могу молчать, опять распирает меня буйная хмельная радость.

– Что это ты расхрабрился? Штаны-то сухие? – слышу я добродушно насмешливый голос Самсонова, и вдруг: – Постой-ка, гроза оккупантов! А пилотка твоя где? Э-эх, потерял голову-то?

Я вскидываю руку к голове – пилотки нет.

Он берет у меня мою десятизарядку:

– И полуавтомат не перезарядил?! Плохо. В тылу врага ни на минуту нельзя оставаться без заряженного оружия.

До лагеря плетусь позади всех, прячу сконфуженное лицо. Нога снова болит.

Кухарченко возвратился из Кульшичей, как обычно, на рассвете. Устало скинув с плеч мешок и распустив на пропотевшей гимнастерке комсоставский ремень, он нагнулся к Самсонову и легким щелчком по лбу разбудил его:

– Плохие новости, Иваныч! Немцы навечно нокаутировали нашего бородача. Вчера приезжали…