Овидий Горчаков - Вне закона

– Здесь, – продолжал Самсонов, – посмели попытаться обсуждать действия и поступки командира. Коллектив – то же тело, у него есть голова, руки, ноги. Руки и ноги не могут судить голову. Безопасность отряда, всего тела от головы до ног – высший закон. Этот закон не подлежит партийному контролю. Я буду сурово карать любые посягательства на принцип единоначалия. Я не допущу партизанщины! Критика командира – преступление, предательство. Я являюсь здесь полпредом партии и советской власти! За свои действия я отвечаю. За ваши действия отвечаю тоже я. Анархию, митинговщину, вредную демагогию я не намерен терпеть. Не скрою, есть у нас отдельные недостатки – я сам займусь их искоренением… Щелкунову – три наряда вне очереди, строгий выговор с предупреждением. Запишите, Гаврюхин… Чем вызвана эта вредная, антисоветская по сути дела выходка Щелкунова?

Щелкунов хватал воздух побелевшими губами, с изумлением и страхом глядя на Самсонова. А тот говорил все тише, спокойнее, убийственнее:

– Все ясно: Щелкунов защищает корыстные интересы жалкой горстки узкой группки желторотых десантников. Эти фракционеры, раскольники недовольны, видите ли, тем, что я назначаю вас, друзья мои, бывшие военнопленные и окруженцы, тех, кто прошел огонь, воду и медные трубы, на командные должности. Вот Токарев… он помнит, как нападал Щелкунов на «лаптежников» и «дезертиров», как поддакивал он Бокову, когда тот не хотел вас, дорогие товарищи, брать в отряд!.. Но я не допущу групповщины! Наша сила в единстве!..

– Правильно!

– Мы еще разберемся, что кроется за дикой выходкой Щелкунова – глупость, корысть или что похуже… Остальным – ставлю на вид. А теперь, товарищи, перейдем к нашей первоначальной повестке… Впрочем, нет… – Самсонов замолчал на секунду, окинул насмешливым, торжествующим взглядом притихших людей. – С Щелкуновым я согласен только в одном – сейчас действительно не время для всяких съездов и собраний. Вот видите, Самарин, видите, Борисов, к чему привела ваша затея? Демократию надумали тут разводить, свобода критики понадобилась! К чертовой матери плебисциты и референдумы! Довольно болтовни! Приказываю разойтись, подготовиться к операциям!

– Ну, как собрание? – спросил я Щелкунова, когда мы гурьбой возвращались в лагерь.

– Погорячился малость, – безрадостно усмехнулся, дыша как после драки, Щелкунов. – Еще в школе за это попадало. А все-таки я правду говорил! И душу отвел. А бороться за правду здесь дисциплина не позволяет. Самсонов ее, эту дисциплину, сделал кляпом во рту. Тупик! Толкнул речь – и заработал три наряда. А какую дымовую завесу он пустил, а? Антисоветскую мартышку из меня сделал? Я прямо врагом народа себя почувствовал… Полный нокаут!.. Ты-то чего ухмыляешься?

– Нет, Володька! Это не нокаут, это только нокдаун!

Я смотрел на друга с восхищением. Здорово все-таки он выступил. А я? Молчал как рыба… А все потому, что я напрасно, с перепугу разуверился в товарищах, в их силе. Я чуть было не поверил в наше бессилие, в непреодолимость Самсонова. Пусть нокдаун, но ведь Самсонов был бронированным кулаком, вернее, кастетом. Собрание показало: не устоять ему перед нами, если мы встанем и всем миром отнимем у него этот кастет!

Такого собрания еще не было в моей жизни. На пути многих из нас станет оно до конца жизни заметной вехой.

– Так я и стану отрабатывать эти наряды, – говорил Щелкунов. – Сбегу на операцию с вами! Тс-с-с! Самсонов!.. Ауфвидерзейн!..

Он махнул рукой и побежал в лагерь.

– Кто у вас там, Гаврюхин, в списке приема в партию? – спросил, обгоняя меня, Самсонов.

– Ефимов, Козлов, Баженов, Щелкунов… – прочитал по бумажке Гаврюхин.

– Выкинь Щелкунова, – перебил его Самсонов.

– Однако его рекомендуют Самарин, Полевой… – возразил Гаврюхин. – Он, конечно, на сегодняшний день погорячился…

– Нашли кандидата! Вычеркните немедленно этого анархиста! – отрезал командир. – Эх, не хватает в тебе, Гаврюхин, политической остроты! Да ведь этот бузотер сорвал партийное собрание!.. И к ордену, чувствую, я его зря представил… Не горюй, Гаврюхин, парторганизацию мы обязательно создадим – не говорильню, а здоровую парторганизацию… И поменьше внутренней политики – есть, слава богу, политика внешняя!..

– Вычеркните, к черту, Щелкунова, Гаврюхин! – строго сказал комиссар Перцов, спотыкаясь сзади. – Вы что, оглохли? Этого Щелкунова из комсомола надо гнать!..

– Понимаю, понимаю! Так ведь один из лучших разведчиков, в хвост ему шило… – Гаврюхин тут же выхватил карандаш и, наморщив лоб, положил листок на полевую сумку, сумку на колено…