Овидий Горчаков - Вне закона

Угощая Баламута легким табаком «Слава», который я ухитрился под носом Самсонова спереть из груза, я от души похвалил его за отличную работу.

– Тут, брат, целая история, – усмехнулся Баламут. – Вызвал меня неделю назад капитан. «Сооруди-ка, – говорит, – мне крылатые, семимильные сапоги из кожи птеродактиля – “юнкерса”! Да постарайся – щедро награжу. Главное – сделай повыше подошву да каблуки». – «Некогда, – говорю. – На операции езжу каждую ночь». – «От операций, – говорит, – я тебя освобождаю». Но я все равно ездил. Ночью немцев бью, днем чеботарю. Сделал, принес. Примерил – доволен. «А выше каблуки, – спрашивает, – нельзя было сделать?» Уж так ему хочется выше казаться. «Ну ладно, – говорит. – А насчет награды, – говорит, – я не шутил. Представил я тебя и Витьку к новому ордену Отечественной войны первой степени и Иванова – к Красному Знамени (начальник все-таки) за отважный разгром шайки бандитов и прочие самоотверженные геройства». Вот я и гадаю, за что я награжден: за подвиги богатырские или сапоги командирские?

Партизаны, слушавшие этот рассказ, расхохотались. А я уже слишком хорошо знал Баламута. Глаза его не смеялись. Но и он тут же поддался всеобщему ликованию.

Из рук в руки переходили газеты. Партизаны щупали, нюхали свежие номера «Правды», «Известий», «Красной звезды», тут же у костра по двое, по трое читали их от доски до доски.

В мои руки попала накладная. Я читал ее как поэму: «Мины ПМС, упрощенные взрыватели, запалы, капсюли, запальные трубки, электрические детонаторы, бикфордов шнур».

Только один партизан, казалось, не радовался в ту ночь – Щелкунов. Он протиснулся к мешкам и опустился на колени рядом с ящиком патронов. Я поразился той перемене, что произошла с ним за последние дни. Он еще больше похудел, осунулся, две острые, неизгладимые складки легли возле рта, в глазах словно застыл отблеск пожаров, зажженных карателями в Краснице.

– Щелкунов! – для порядка прикрикнул Самсонов. – Ты что тут распоряжаешься? Положи ящик!

Щелкунов взломал финкой ящик – руки у него были забинтованы холщовыми лентами – и вытащил несколько пачек патронов. Он прижал их к груди и пошел прочь аршинными своими шагами, расталкивая плечом сочувственно притихших партизан, – прямой, неуклюжий.

Как сильно изменился он после гибели Минодоры! Он почти не бывает в лагере, все свободное от заданий время проводит в деревнях. Он не замкнулся, нет – у него теперь вся округа знакома. Ему улыбаются угрюмые деревенские старухи, кивают седобородые деды, все называют его по отчеству, дети души в нем не чают… Однажды, когда Кухарченко заскочил в Бовки и расстрелял тамошнего старосту, Щелкунов пошел к соседям и стал наставлять их: «Вы немцам скажите, что староста ваш к партизанам сбежал, чтобы вам худо не было, чтобы вас в убийстве не заподозрили. А я ему в дом листовок советских подброшу или еще чего… Важно от вас месть немецкую отвести». Да, еще недавно Щелкунов и я были ровесниками, а теперь он гораздо старше меня…

Ночь пролетает незаметно за распаковкой и распределением груза, в бесконечных разговорах на одну и ту же тему, поистине неисчерпаемую: что делается там, на Большой земле? У костров из рук в руки переходят газеты «Правда», «За Советскую Беларусь»…

Незаметно наступает утро. Дым от костров затопил лагерь на Городище серым, тусклым облаком, оттеснив и растворив в себе ночную темень. И облако это светлеет почти на глазах, становится прозрачным, уплывает ввысь и в стороны. Падает, бледнея, ненужное пламя костра. Устало помаргивая, гаснут июльские звезды. И думы наши, улетевшие было вслед за «дугласом», возвращаются на Малую землю.

Лагерь постепенно пустеет. Сначала уходят наши гости – командиры и комиссары отрядов, приезжавшие за боеприпасами. Уезжает на велосипеде с драгоценной пачкой газет Полевой. Одна за другой уходят из Городища боевые группы. Сгибаясь под тяжестью тола и новеньких мин системы полковника Старинова, скрываются в темноте три Николая и вся группа подрывников, замирает вдали тарахтенье подвод, увозящих на ночную диверсию группу Гущина. Проводив Богомаза, одиноко сидит Верочка у потухшего костра возле цыганского фургона.

Застучал мотор «гробницы». Это выехал на операцию Кухарченко. Пора и нашей группе выезжать на задание. И все чаще теперь возвращаются в лагерь ребята, покуривая не полицейский самосад, а сигареты «Юнона» или «Приват Бергманн», а то и сигары…