Николай Панов - В океане

Нет, у нас курс другой. Хотим по Бергену подрейфовать. В смысле музыки, Сергей Никитич, сами знаете — мне на ухо медведь наступил.

То-то ты песни на доке распеваешь! — бросил мичман, порывисто сбегая по трапу.

Направляясь к машине, он отдал честь Андросову, наблюдавшему за посадкой.

И вы, товарищ капитан третьего ранга, с нами?

Нет, мичман, к сожалению, не могу. Капитан первого ранга в отсутствии, нужно мне его дождаться.

Прошу разрешения? — сказал Агеев, взявшись за дверцу машины.

Еще с палубы ледокола разглядел он грузную фигуру старшего механика, вслед за штурманом Курнаковым входившего в машину,

— Скорее сюда садитесь, не задерживайте, мичман! — услужливо подвинулся на сиденье Тихон Матвеевич. В его голосе послышалась Агееву искренняя, непонятная радость. И мичман шагнул в машину, опустился на сиденье бочком между тучным старшим механиком и костлявым начальником штаба.

Увидел из окна, как Глафира Львовна, нарядно одетая, направлявшаяся к машине, внезапно, как бы в недоумении, остановилась. Осторожно обогнув Глафиру Львовну, Дима Фролов — самоуверенный, стройный — зашагал по набережной между двумя моряками.

«Значит, не пошла в город Татьяна Петровна… И с чего это головы так часто болят у девчат? — подумал Агеев. — Какая, однако, у нее ясная, хорошая улыбка, есть же такие девушки на свете».

Он совсем было пришел в хорошее настроение — и опять внутренне напрягся, взглянул искоса на Тихона Матвеевича, со вздохом облегчения откинувшегося на сиденье.

Крепкие запахи порта овевали их — запахи рыбьего жира и морской волны с чуть ощутимым горьковатым привкусом дегтя.

Они миновали рыбный рынок, обширный квартал навесов, лотков, заваленных свежей, соленой, копченой рыбой, ряды бочонков и садков.

Машина свернула на улицу, параллельную заливу. Было занятно смотреть на все эти взбегающие в гору острокрышие, окрашенные в красное и желтое дома, на прикрытые полосатыми тентами витрины магазинов с огромными, почерневшими от времени фамилиями их владельцев.

По мостовой чинно катили велосипедисты. Тротуарами шли пешеходы в странно пестрых костюмах. Под шляпами темнели стекла дымчатых очков. Вот прошел молодой человек в клетчатой, распахнутой на груди ковбойке, в замшевых, обнажавших загорелые колени трусах. Рядом девушка в коротком платье, в больших очках, с ремешком фотоаппарата через плечо.

Машина вырвалась на гребень горы. Блеснула сбоку синяя, глубоко лежащая вода. И вот развернулась под ногами панорама извилистых, жмущихся друг к другу переулков, а ниже длинные линии портовых зданий. Белые лайнеры и черные транспорты высились над мелкотой разбежавшихся по рейду развернутых парусов.

Из Гамбурга и Гулля, из Нью-Йорка и со Средиземного моря каждое лето выбрасывают сюда корабли десятки тысяч туристов, — сказал задумчиво Курнаков. — Вон они заполнили улицы Бергена. Кстати, товарищи, не оскандалимся мы без языка? Я, правда, немного владею английским.

А я десяток норвежских фраз кое-как смастерю, если нужно, — откликнулся Агеев.

Он сидел, откинувшись на удобную спинку машины. Полное благодушие, наслаждение отдыхом было разлито на его лице. Сжатый с двух сторон костлявым штурманом и тучным старшим механиком, он чувствовал себя вполне уютно. Под свежим ветерком, дувшим в открытые окна машины, он извлек из верхнего кармана кителя круглое зеркальце, поправлял выбившуюся из-под козырька рыжеватую прядь волос.

Машина пошла быстрее, катилась теперь улицами городских предместий.

Меньше встречалось велосипедистов.

Надвигались на мостовую плотно жмущиеся друг к другу обветшалые дома.

Уже не нарядные туристы, а медлительные понурые люди в кожаных безрукавках и выцветших комбинезонах тяжело двигались по крутым мостовым к своему, гнездящемуся высоко над гаванью жилью.

И вновь раздвинулась солнечная даль, еще раз просинела и скрылась вода залива. Они выехали за город на горную дорогу, вьющуюся среди зелени и дачных домиков, расположенных возле скал.

— Везде и всюду своя краса, — сказал Агеев. — Может, скомандуете шоферу не газовать очень?

Старший механик досадливо шевельнулся., Он молчал всю дорогу, его мысли были сосредоточены на одном. Иногда он начинал улыбаться, мурлыкал какой-то мотив.

— Сейчас бы на травке полежать вот под таким деревцем, — вздохнул Уточкин, глядя на зелень. — Да, разные бывают у людей вкусы. Что он, чудак, собственного удобства не видит?