Алексей Нагорный - Повесть об уголовном розыске

О, память сердца! Ты сильней

Рассудка памяти печальной, - глуховатым, но неожиданно сильным голосом запел он.

И часто сладостью своей

Меня в стране пленяешь дальной…

Маша переглянулась с Лицкой. Та вдруг погрустнела, опустила голову на сжатый кулак, сказала:

– Иногда мне кажется, что жизнь моя уже прошла, Вентулова. И все в прошлом… А разве она начиналась когда-нибудь, моя жизнь?

Я помню голос милых слов, - с чувством пел Изольд.

Я помню очи голубые,

Я помню локоны златые

Небрежно вьющихся власов…

– Небось теперь и ты не скажешь, чьи это стихи, - горько заметила Лицкая. - Все в прошлом, Вентулова. Все в прошлом.

– Стихи Батюшкова, - сказала Маша. - А музыку я не знаю. Ты не кисни, Лицкая. Все правильно - была одна жизнь, началась другая. Нам нужно не просто приспособиться. Нужно войти в эту новую жизнь. Войти! Ты постарайся это понять.

Маша обвела глазами зал. Нэпманы, буржуйчики с остатками капитала, просто случайные люди со случайными деньгами. Рвут зубами куриные ножки, с хлюпаньем запивают вином, и нет им никакого дела ни до новой жизни, ни до прекрасного романса. Они и в самом деле, как взмах крылышек обыкновенной мухи - сотая доля секунды - и пустота. А Лицкую жаль. Ей бы надо помочь. А как?

– Слушай, Лицкая, - сказала Маша. - Бросай ты свою колбасу! И фартук бросай - к чертовой матери, а?

– Ты думаешь? - недоверчиво спросила Лицкая. - А что же я стану делать?

– Я познакомлю тебя с мужем, - сказала Маша. - Придумаем что-нибудь. Главное - чтобы ты честно порвала со своей средой.

– А… отец? - спросила Лицкая. - Он прекрасно знает историю! Он хотел идти преподавать в университет, но его не взяли. Брали швейцаром, но он, естественно, не пошел. А торговля наша - тьфу! В конце месяца все равно лавочку прикроют - за долги!

– А как же лошади твои? - удивилась Маша.

– А-а… - Лицкая махнула рукой. - Да наняла я этого извозчика, а тебе пыль в глаза пустила, уж извини.

– Значит, договорились! - улыбнулась Маша. - И ты поверь мне, Лицкая, жизнь у нас с тобой только начинается!

В зал вошли четверо: двое мужчин и две девицы с ними. Метрдотель почтительно повел их к столику. Они сели напротив выгородки, которую занимали Лицкая и Маша.

Маша смотрела на вошедших с тревогой и любопытством. Вот этот, который сел рядом с брюнеткой в неприлично декольтированном платье. Неужели? Так… Ошибки быть не может. Это - Пантелеев. Слишком много фотографий пересмотрено - Коля часто их показывал.

– Знакомые? - спросила Лицкая.

– Подожди, я сейчас вернусь, - тихо сказала Маша.

– Поторопись, бифштекс остынет! - крикнула ей вслед Лицкая.

Маша вышла в вестибюль.

– Откуда можно позвонить? - спросила она у швейцара.

Он пристально посмотрел на нее, сделал приглашающий жест: - Извольте, я провожу. - Любезно открыл дверь и повел Машу по коридору.

Она шла рядом с ним, лихорадочно соображая, как и куда позвонить и что сказать, и ей даже в голову не приходило, что сбоку неторопливо шагает человек, который ровно неделю назад пообещал ее мужу, Николаю Кондратьеву, немедленно сообщить, если в ресторане появится Пантелеев. При этом швейцар внимательно изучил многочисленные фотографии Леньки и даже заметил вслух, что бандит, хотя и нервен на всех этих фотографиях, но все равно - красив. Маша не знала этого. Иначе у нее сразу же возникли бы сомнения: разве швейцар не видел входящего в ресторан бандита? Или видел, но не узнал?

Но у Маши не было никаких сомнений. И хотя у Николая Кондратьева сомнения были, он вынужден был ждать звонка. Он не знал, что швейцар - крупный наводчик, оставшийся в свое время вне поля зрения сыскной полиции, а впоследствии УГРО, являлся одним из самых опытных агентов Пантелеева.

Швейцар открыл дверь:

– Пожалуйте.

– Спасибо вам, дедушка, - ласково сказала Маша. - Вы идите.

Она сняла трубку.

Швейцар поклонился и закрыл дверь. Мгновение он стоял в раздумье, а потом приник ухом к дверной филенке.

– Коммутатор милиции? - услышал он взволнованный голос Маши. - Девушка, дайте мне первую бригаду УГРО! Кто это? Ты, Маруся? Плохо слышно! Пулей летите к "Донону"! Да не к Гужону, а к "До-но-ну!" Поняла? Здесь он! Он, говорю, догадаться должна! Бегом!

Швейцар отскочил от двери и помчался по коридору. У входа в зал он взял себя в руки, снял фуражку и неторопливо подошел к столику Пантелеева:

– Можно-с вас?

– Я сейчас, - кивнул Ленька сообщникам. - Что у тебя, Лаврентий?

– Там барышня одна в УГРО звонит, - сказал швейцар. - Вон из-за того столика. Вон ее подружка сидит. А мусора через пять минут будут здесь. Рви когти, Леня.