Анатолий Ананьев: Малый заслон

Через поляну до кустарника, где проходила передняя линия окопов, было двести метров. Можно пройти напрямик, но капитан решил двигаться овражком — зачем напрасно рисковать и подставлять себя под шальную пулю. Он внимательно осматривал склоны, определяя, где можно удобнее провести орудие, запоминал ориентиры, потому что занимать огневую придётся только ночью, а в темноте все деревья и пни будут одинаковые, чёрные, нужно искать особые приметы. Через овражек тянулись следы гусениц. Здесь прошла немецкая самоходная пушка. Следы вели в кустарник, к передовой, где в окопах лежала наша пехота. «Проторённая дорога, — подумал капитан, — это хорошо…» На краю оврага стояла надломленная осина. Бронебойный снаряд надрезал ствол, осина наклонилась, словно щупала голыми ветвями землю, да так и застыла, сгорбленная, но живая.

— Щербаков, запомни: надломленная осина…

Пошли по гусеничному следу в кустарник и вскоре наткнулись на исковерканную взрывом самоходную пушку. В нескольких шагах от неё лежал убитый немецкий солдат. «Это из тех, что позапрошлой ночью контратаковали нас», — подумал Ануприенко и вспомнил, как неожиданно разгорелся в этом кустарнике короткий ночной бой; стрелять шрапнелью было нельзя, потому что в темноте можно угодить по своим, и все на батарее, в том числе и он, капитан, готовились к рукопашной. Но пехотинцы сами отбили вражескую контратаку. Ануприенко ещё раз посмотрел на убитого немецкого солдата и пошёл дальше по следу.

Но Щербаков даже не взглянул на фашиста; проходя мимо, поправил на груди автомат, плотнее надвинул каску и как-то ровнее и увереннее зашагал вперёд.

Кустарник редел, прогалины становились шире. В ветвях изредка цокали пули. Но это не беспокоило ни капитана, ни разведчика.

На выходе из кустарника остановились.

— Где же наша пехота? — удивлённо спросил Щербаков и пожал плечами.

— Здесь, — ответил капитан. Он заметил шагах в двадцати справа окоп. — Вон она!..

Короткими перебежками добрались до окопа и спрыгнули в него. Он был глубокий и просторный, с ячейкой для стрельбы и противотанковой щелью. На самом дне, на земляном приступке, сидел пожилой солдат и ел чёрствый серый хлеб, посыпая его солью. Рядом стояла винтовка.

Солдат встал.

— Сиди, сиди, — сказал капитан, но солдат, поёжившись, остался стоять. — Один?

— Один.

— А где рота?

— Тутока, — сказал солдат, указывая вдоль кустарника. — Вон до тое берёзы… Нас, товарищ капитан, двенадцать человек в роте.

— Где командир роты?

— Младший лейтенант? А он у тое берёзы и есть.

Вид у солдата был довольно не солдатский — шинель расстёгнута, каска забрызгана грязью. И в манере отвечать не чувствовалось ничего военного. Такому только в обозе и место, и на самой последней подводе. Если бы капитан встретил его где-нибудь на дороге или на плацу, он бы и остался о нем такого мнения. Но здесь был окоп, сделанный с умением, по всем правилам военного искусства. Видно, солдат основательно укрепился и решил стоять насмерть.

— Молчит немец-то, а? — спросил капитан, хотя спрашивать об этом не было никакой необходимости; ни наши, ни немцы не стреляли.

— Молчит.

— Готовится?.. Как думаешь?

— Пущай готовится…

— А не слыхать шума моторов?

— Танков, что ли?

— Да.

— Бывае гудят, бывае и нет. Как когда.

— Ну, сегодня, например, вчера ночью гудели или нет?

— Вон в том леску так на зорьке шумели.

— А не боишься танков, если пойдут?

— Чего бояться? — солдат посмотрел в сторону противотанковой щели.

Капитан тоже повернул голову — там вдоль стенки рядком стояли четыре противотанковые гранаты.

— Закуривайте, товарищ капитан, — предложил солдат, протягивая кисет. — Табачок свежий, вчерась старшина принёс… — он говорил так, будто речь шла о чем-то съестном, что только что из печки гораздо вкуснее, чем зачерствелое.

— Давай попробуем.

Кисет был новый, и это сразу бросилось в глаза капитану. Он развернул его и увидел вышитую шёлковыми нитками надпись: «Лучшему бойцу. Пионеры школы № 21 г . Игарки».

— Подарок?

Солдат смущённо улыбнулся:

— Полагалось не мне, да вот дали.

— Откуда родом?

— Из Сибири.

— Вот шельмец, видал ты его! — неожиданно воскликнул Щербаков. Он стоял возле бруствера и смотрел на немецкие траншеи.

Ануприенко и солдат-сибиряк подошли к нему.

— Вот стервец, вот нахал, — продолжал возмущаться Щербаков. — С автомата его не возьмёшь, гада!.. — он повернулся и попросил у солдата винтовку.