Анатолий Ананьев - Малый заслон

— Теперь начнёт квасить, — согласился капитан. — А ты что воротник поднял, не выспался?

— Холодновато, бр-р!..

— Тоже, поди, в детстве на полатях спал, а?

— Н-д-нет.

— А я спал. Тепло. Пятеро нас было братьев. Чуть в окне засветает, бабка клюкой по доскам: «Геть, шельмецы, во двор, будя гыкать!..» С печи доставала. Выбегаешь и прямо с крыльца… Без штанов, босой, в одном зипунчике. Пузо голое, а воротник на уши, бр-р!.. Вон и Рубкин идёт!

Рубкин шёл тоже напрямик по крапиве, где только что пробегал связист, но шагал медленно, раздвигая сапогами стебельки. Он был, как всегда, подтянут и строг, без шинели, хотя было холодно, острые худые плечи слегка сутулились под сырым ветром. Но лейтенант бодрился, держался прямо. Он сухо поздоровался с капитаном, сунув ему в ладонь тонкие холодные пальцы, кивнул Панкратову и, прищурившись, посмотрел на небо.

— Ползёт божья лейка!..

За тонкими бесцветными губами на миг сверкнули белые зубы, и снова лицо его стало непроницаемо-равнодушным.

— Хм, «божья лейка»!.. — удивлённо повторил Панкратов.

— Вот что, — Ануприенко хотел добавить «друзья мои», как обычно обращался к своим боевым товарищам, но, взглянув на Рубкина, воздержался. — Готовьте батарею к маршу.

Больше он ничего не сказал, грузно зашагал через двор, не оглядываясь, и вскоре скрылся за домом.

Ветер гнал листья и взметал пепел с обгоревших изб; низкие дождевые тучи заслонили почти все небо. Начинался хмурый осенний день. Но солдаты словно не замечали ни сырого ветра, захлёстывавшего полы шинели, ни наползавших свинцовых туч, — по батареям прокатилась команда: «К маршу!» — и бойцы выкатывали орудия и срывали с них маскировку, скручивали походные палатки, торопливо, не закуривая, не перебрасываясь шутками — шутки будут потом, когда колонна выстроится вдоль дороги и будет ждать последней команды. Весь полк готовился к маршу, все, казалось, было в движении, и только одинокие колодезные журавли оставались неподвижными, безмолвно и тоскливо вытянув свои жирафьи шеи к небу.

Капитан спешил к штабу полка. Настроение его мало-помалу поднималось, — предстояла дорога, и уже это одно и веселило, и тревожило его, он задавал себе вопрос: «Куда? На отдых? Или снова на передовую?»

На полпути к штабу его догнал командир первой батареи.

— Едем? — приветливо крикнул он.

— Смотря куда. — в тон ему ответил Ануприенко.

— Как «куда»? В Новгород-Северский, конечно. Ты брось шутки шутить!..

Командир полка, казалось, был чем-то очень озабочен. Он молча ходил от стола к окну, ожидая, когда соберутся все командиры батарей. Начальник штаба полка, сосредоточенно склонившись над картой, отмечал маршрут движения. Ануприенко мельком взглянул через плечо майора на карту — красная стрелка указывала не на Новгород-Северский, а в обратную сторону, к передовой. «Опять?»

— Товарищи, — начал полковник, когда все командиры батарей собрались в штабной избе. — Обстановка на нашем фронте такова: четыре немецких дивизии находятся в мешке, — он провёл карандашом по карте. — Перед армией стоит задача: затянуть этот мешок, сомкнуть наши фланги вот здесь, в Калинковичах. Наш полк пойдёт во втором эшелоне прорывной колонны. Сегодня к обеду мы должны сосредоточиться на восемьдесят первом разъезде, это вот здесь, — он опять ткнул карандашом в карту, — а ночью выйти на исходный рубеж. Задача всем ясна? Маршруты движения получите у начальника штаба. Батареи будут двигаться отдельно, чтобы не привлекать внимания противника. Третья, четвёртая и пятая батареи получат пополнение по одному человеку на расчёт. Все, берите маршруты и — в путь!

Как-то не верилось, не хотелось верить, что опять на передовую.

«Тьфу, черт, — подумал Ануприенко с досадой, но тут же: — А правильно я предугадал, что мешок должны затянуть в Калинковичах!.. Отдохнуть бы, конечно, нужно, но чего сидеть. Скорее победим, скорее войну закончим. Устал народ…»

Получив маршрут движения, капитан вышел на школьный двор. В ворота как раз входила небольшая группа солдат, цепочкой, будто караульный развод. «Пополнение…» — догадался Ануприенко. Солдаты вяло подошли к крыльцу и остановились. Младший лейтенант, который привёл их, побежал докладывать начальнику штаба. Ануприенко недоверчиво посмотрел на солдат: «Какое же это пополнение? Это „байбаки“ с хозвзвода!..» Первым в шеренге стоял ефрейтор Иосиф Марич. Он виновато-испуганно поглядывал то на Ануприенко, то на солдат, пришедших вместе с ним, как мальчишка перед поркой, видя, как отец снимает с себя ремень. За плечами у Марича горбом выпирал набитый продуктами вещевой мешок, на шее висел автомат, а в руках он держал свой неизменный чемоданчик с брадобрейскими инструментами. Все это, казалось, было таким тяжёлым и так давило и гнуло ефрейтора, что он едва стоял на ногах. Рядом с ним, тоже сгорбившись под тяжестью вещмешка, тоже наполненного, очевидно, консервными банками и разными концентратами, переминался с ноги на ногу и жадно курил «полковой портной» татарин Якуб. Третий в ряду, на которого капитан Ануприенко обратил внимание, был пожилой солдат с автоматом, закинутым за плечи дулом вниз, как охотничье ружьё; было видно, что он редко брал это оружие в руки, и, пожалуй, едва ли знал, как правильно с ним обращаться. Но зато вещевой мешок, тоже чем-то туго наполненный, он держал перед собой, поставив его не в пыль, нет, а на носки своих кирзовых сапог. И дальше в шеренге — такие же солдаты-хозяйственники, нагруженные вещевыми мешками и недоумевающие; их тоскливые взгляды словно говорили: «Пощадите!..»