Елена Семёнова - Русский Жребий

— Фартовый, ты чего делаешь-то? Долбанулся окончательно уже, что ли? — раздался прямо над ухом голос Тарусы. — Давай живо, сваливаем отсюда, а то ещё какая-нибудь тварь наедет!

— Погоди, Олег, хоть это враги, а тоже люди. Тоже по-человечески надо.

— Может, ещё панихиду отслужишь и прикопаешь их?!

— Это было бы правильно, но на это времени у нас нет, — тихо отозвался остывший от недавнего боевого задора Николай. — Но глаза убитым надо закрыть и… простить их…

— Ты точно псих! Полный! — заключил Таруса.

— Возможно, — не стал спорить Николай. — Но зачем ты тогда последовал моему плану сегодня? Ты ведь командир нашего отряда, мог отказаться.

— На хрена ж отказываться, если план дельный? Ты лучше скажи, как это ты так влёт сориентировался? Ты ж не воевал, почитай, ни дня!

— Это правда, — согласился Николай. — Зато очень много читал о войне. Практика, конечно, важнее теории, но иногда и теория бывает полезна.

— Теоретик, — усмехнулся Олег. — А ведь ты, видать, и впрямь заговорённый! Смотри-ка, цел и невредим. Одно слово — Фартовый!

— Просто укры — мазилы и воевать не умеют, — отозвался Николай, выпрямляясь.

— Эй, ребятки! Сколько вас ждать, мать вашу?! Ну, быстро на броню! Наши, небось, уже помощи заждались! — крикнул Дед.

— Вот, ещё один командир! — улыбнулся Таруса. — Но и он прав! Айда! До наших позиций тут уже недалече! А наш трофей для них куда как кстати будет! Насыплем укропам перцу под хвост! Аллахакбарнем по самое «не могу»!

Когда он читал эти строфы, голос его по-мальчишески звенел, а глаза светились огнём. Он много чего читал в этот вечер, хмелея от высокого слова за неимением чего-либо более крепкого. Это был его вечер, его день. Он был героем, которого чествовали все — даже хмурый Курган-Каркуша. Его фотографии уже облетели интернет, фрагмент сюжета о нём, снятого Курамшиным и Агнией мелькнул в федеральных новостях, его блог ломился от комментариев друзей и врагов… Даже Ленка расцеловала его в обе щёки, чем немало рассердила Каркушу, но в такой день ему пришлось примириться.

Конечно, чествовали и Олега, и Деда, и других бойцов, но всё-таки в первую голову Фартового, ибо простосердечный Таруса сразу заявил, что без него никогда бы не провернули они своего лихого налёта, а, значит, столь вовремя прибывшая Нона не раздолбала бы вхлам «осиное гнездо», спровоцировав у противника массовый приступ диареи, а противник, в свою очередь, имел бы все шансы прорвать передовую линию.

— Ничего-ничего, — шептал Курган на ухо Роберту, — придёт день, и меня так чествовать будут!

— Для этого надо быть фартовым! Вон, гляди, ни одной царапины!

— Просто укры — мазилы…

— А я думаю — просто Бог есть. Иначе мы бы сегодня из того окопа не вылезли.

— Просто свезло!

— Ты считаешь?

— А то!

— Тьфу ты! Сколько раз просил: оставь ты это своё «а то!» Ассоциации нехорошие! А судить можешь, как хочешь — фортуна ли, Бог ли… А только мы все сегодня живы наперекор логике.

— Ничего, у них снарядов хватит — закопать всех нас ещё раз десять… — буркнул Каркуша, хмуря смешную конопатую физиономию.

— Да ну тебя к ядрёной бабушке, — беззлобно буркнул Роберт. — Завистлив ты, брат, как погляжу! А завистливые и злые люди знаешь, в кого превращаются? В укров!

Гоготнули рядом слышавшие шутку бойцы. Усмехнулся и Курган, махнул рукой:

— Ладно, проехали!

Вечер необычно тихим выдался для последних огневых недель. Нанеся несколько беспорядочных ударов по Предместью, раздосадованные очередной неудачей укры унялись. Тишина, впрочем, не слишком радовала Роберта. Тишина возвращает мысли, память… А вместе с памятью — боль. Конечно, она не уходит и в боях, но притупляется, не теснит грудь так немилосердно. Теперь же рвала она сердце стальными когтями, не давая разделить общее веселье, этот столь редкий привал, «пикник на поле боя»…

За проведённые на фронте недели Роберт так и не разрешил те мучительные вопросы, которые не позволяли ему остаться в Одессе. Ясна была цель на текущий момент: отстоять, отомстить, победить… И воли для этого было не занимать — её питала ненависть, умножавшаяся с каждым днём, с каждым погибшим товарищем. Но что же дальше? Ведь как-то, чем-то надо жить… А душа, точно сгоревшая в Доме Профсоюзов, не знала — как и чем. И теперь, едва закрыв глаза, видел перед собой Роберт полыхающее здание, гибнущих людей, Юру и Иру… И сестру, её последний взгляд… И мать… Есть люди, которым по душе военное ремесло — такие, как Сапёр, Профессор. Роберт не относился к ним. Но война стала его жизнью, потому что только постоянный риск, постоянное ощущение близости смерти, дарящее облегчение, встроенность в строгую военную дисциплину давали ему силы. Вне этого — пустота…