Николай Горулев - Прощайте, любимые

— Я буду вечером у тебя дома.

— Жди, — бросила Маша, направляясь в контору. — И уходи. Чтобы духу твоего не было...

Светлана Ильинична встретила Эдика настороженно. Она привыкла, что молодые всегда приходили вместе. Тогда она накрывала на стол, садилась на диван за вязанье, а сама краешком глаза наблюдала за Машей и Эдиком.

— Ты что ж это сегодня так рано и один?

— Надоела эта больница до чертиков. Что, я места себе не найду? Возись с больными да покойниками. Сил нет.

Светлана Ильинична внимательно посмотрела на Эдика.

— Ой, что-то ты крутишь... Не случилось ли чего с Машей?

— Ну, что вы!... — воскликнул Эдик, и в голосе его прозвучал испуг. — Вот пришел, чтобы дождаться ее с работы.

— Ну, ну... — успокоилась Светлана Ильинична, — Ужином не угощаю. Вдвоем вам будет веселей.

Эдик вышел на кухню и закурил.

— Да ладно уж, кури в гостиной, — позвала Светлана Ильинична.

Эдик взял на кухне старое блюдце под пепельницу, снял с этажерки первую попавшуюся книгу и сел на диван. Курил, молча листая страницы. Кажется, это были мифы древней Греции.

Светлана Ильинична посмотрела на ходики, потом на Эдика, — Вот так и будем молчать?

Эдик погасил папиросу, встал, положил на этажерку книгу:

— Я пойду встречу.

— Бежишь? Не пущу. Вдвоем и ждать и горевать легче.

— Поймал вас на слове, — слабо улыбнулся Эдик, стараясь перевести разговор в другое русло. — А почему вы против того, чтобы мы поженились?

Светлана Ильинична подошла к Эдику, обняла его за плечи и расплакалась.

— Вы и без моего дозволения... что я, слепая или не мать своей дочери? Только сам посуди, разве сейчас такая пора, чтобы свадьбы играть? Вот сижу, а сердце кровью обливается... знаешь ведь, что дороже Маши у меня никого на свете нету...

В сенях стукнула дверь. Светлана Ильинична торопливо вытерла глаза ладонями, точь-в-точь как Маша, и бросилась навстречу. Маша вошла нахохлившаяся, даже сердитая.

— А мы заждались! — бодро воскликнула Светлана Ильинична.

— Вижу, — сказала Маша, — по глазам...

— Это от керосиновой лампы, — улыбнулась Светлана Ильинична. — Никак привыкнуть не могу. Глаза режет... — и вышла на кухню.

— А у тебя почему глаза сухие? — Маша прильнула к Эдику.

— Ну что там?

— Поздно. Взяли Юрова, Кузнецова и Пашанина.

— Неужели Милявский?

— Это надо проверить.

— Ну, голубки, хватит ворковать. Идите к столу. — Светлана Ильинична поставила картошку в мундирах и сковороду мелко порезанного жареного сала.

— Королевский ужин! — воскликнул Эдик, потирая руки.

— Перестань! — Маша укоризненно посмотрела на него.

— А ты не шипи на моего любимого зятя, — вступилась Светлана Ильинична. — Подумаешь, обиделась, что не захотел работать в твоей больнице. И правильно сделал. Здоровый парень с высшим образованием и в санитарах...

Маша посмотрела на Эдика, на мать и догадалась:

— Я ему давно говорила. Не уходил. Ревновал, наверное...

— Ох, какие ж вы еще дети! — вздохнула Светлана Ильинична. — Думаете, я поверила вашим сказкам? Говорите начистоту — кого надо выручать — Эдика или тебя?

— Мы пока в стороне, — хмуро сказала Маша, — а вот наших врачей сегодня взяли в ЕЛ.

— Зачем тебе рисковать? Продали их, продадут и тебя. Уходи, доченька, пока не поздно.

— Нет, мама, я сейчас не уйду. Арестованные не выдадут никого. Я уверена.

— Что ты молчишь, Эдик? Твоя любовь сама лезет в петлю, а ты молчишь?

— Маша права. Стоит ей только уйти, как в гестапо сразу поймут, что она тоже...

— А ты? Ты ведь ушел?

— Мама, я была там с самого начала, а Эдик — человек случайный. Там даже фамилия его нигде не числится. Поняла?

... Утром Эдик проснулся и с облегчением подумал, что сегодня торопиться некуда. Он лежал и смотрел на старые потемневшие обои. Поблекшие цветочки, ромбики, кружочки создавали фигуры фантастических животных, людей, неестественных, с причудливыми очертаниями головы, лица. Эдик любил эту старую стену и этот созданный его воображением мир, который всякий раз возвращал его в детство. Именно тогда, лежа на этой кровати во время болезни, он открыл этот мир и молчаливо входил в него, смущенный и тревожный. Сейчас ему было хорошо и спокойно. Он смотрел на эти знакомые обои со снисходительной улыбкой повзрослевшего человека.

— Ты чего это валяешься? — окликнул его Митька. — А на работу?

— Все. Отработал я свое.

— И правильно, — сказал Митька. — Нечего в холуях ходить.

— А что ты есть будешь? — спросил Эдик. — Ждешь, пока мама все продаст за бесценок?