— Признаться, — сказал старший лейтенант, — уже забыли, что такое сон...
Ночь была беспокойная. Федор вставал, выходил из гумна на двор, курил, снова возвращался на сеновал. Старший лейтенант с сержантом спали как убитые. Лишь под утро старший лейтенант спохватился, сел, осмотрелся, тронул Федора за плечо:
— Спишь?
— Не могу.
— Может, двинемся?
— Куда спешишь? Позавтракаем, попросим на дорогу.
— Тебя как звать?
— Федор.
— А меня Костя. Константин Зайчик.
— Вы про студенческое, ополчение не слыхали в Могилеве?
— Хорошо на валу дрались ребята.
— А они что, все погибли?
— Не думаю, — усомнился Зайчик, — Они ведь шли вместе с нами на прорыв.
— Расскажите.
— А что рассказывать? Вечером двадцать пятого в штабе дивизии собрались руководители могилевской обороны, командиры, комиссары и начальники штабов. Все уже знали, что по закрытой связи генерал Романов получил короткий приказ из Генштаба на отход. «Гитлеровцы овладели Смоленском, — сказал Романов. — Подошли к Ельне и угрожают Вязьме. Части, обороняющие Могилев, находятся в глубоком тылу врага и лишены возможности получить поддержку людьми и боеприпасами...» Ну, все, конечно, стали предлагать свои варианты выхода из окружения... — Зайчик замолчал, словно что-то вспоминая. — А я сидел и думал, что будет с моими бойцами — почти все они в тяжелом состоянии лежали в госпитале. И таких раненых было больше четырех тысяч.
— Вы их оставили? — перебил Федор.
— А что было делать? — сердито заговорил Зайчик. — Мы уничтожали свои обозы, орудия без боеприпасов... Как пробиться с таким количеством раненых?... Генерал Романов предложил из полка Кутепова, вернее из остатков полка, составить две ударные группы, за ними должны были идти ополченцы, тыловые части и раненые, способные передвигаться. Прорыв был назначен в ночь на 26 июля.
— Я слышал отсюда этот бой, — признался Федор.
— Дрались мы остервенело. — Голос Зайчика дрогнул. — Но у них минометы, пушки, танки... Нас расчленили, и пробивались мы отдельными группами. Мы вот с сержантом махнули через Днепр...
Федор молчал. Он думал о ребятах. Удалось ли Ивану и Эдику переправиться? Вышли они из окружения или сложили свои головы где-нибудь на валу?
В гумно пробилось солнце. Зайчик толкнул сержанта:
— Подъем.
— А? Что?... — вскочил встревоженный сержант, — Спокойно, мы у своих, — улыбнулся старший лейтенант. — Ну что ж, Федор, действуй. Надо собираться.
В доме все уже было готово к завтраку. Нина встретила Федора веселой улыбкой и распорядилась, чтобы он пригласил военных, да поскорее, а то остынет молодая картошка.
После завтрака, стараясь не глядеть в глаза Нине, он обратился к Евдокии Михайловне:
— Можно товарищам что-нибудь на дорогу? Евдокия Михайловна не отказала:
— Хлеба трохи дам да сырых яиц пару. — И на мою долю, — попросил Федор.
Евдокия Михайловна остановилась у порога, удивленно посмотрела на Федора:
— А ты куда?
— Со старшим лейтенантом.
Нина вспыхнула, глаза ее заблестели:
— Ты ж не военный, зачем тебе с ними? Их могут в плен взять, а ты дома...
— Нина... — Федору было неловко перед Зайчиком. Он уже пожалел, что попросил у Евдокии Михайловны харчей на себя. Надо было молча уйти, чтобы указать военным безопасную дорогу. А теперь..., Евдокия Михайловна не стала вмешиваться и вышла. Направились к двери и Зайчик с сержантом.
— Погодите... — попросил Федор, чтобы не оставаться наедине с Ниной. — А то во дворе кто-нибудь заметит...
Нина ушла в угол хаты, села у окошка и положила голову на руки. Плечи ее беззвучно вздрагивали.
Федору было жаль Нину, Он хотел подойти к ней, успокоить, но чувствовал, что будет хуже — Нина разрыдается вслух и Зайчик с сержантом подумают невесть что. Ну даже если б и была любовь... так что ж выходит— сиди возле любимой и загорай, пока твои друзья, пока весь народ бьется с фашистами. Нет, нога у него уже не болит и больше он тут ни одного дня не останется.
Вернулась Евдокия Михайловна с холщовой торбочкой, туго набитой продуктами:
— Чем богаты, тем и рады, — и, бросив взгляд на Нину, сидящую у окошка, добавила: — Счастливого пути. Чтоб все было добро, чтоб миновала вас пуля...
И все, наверное, обошлось бы тихо, если бы Федор промолчал. Но он не мог молча уйти из этого дома, где, рискуя жизнью, приняли его, выходили, поставили на ноги.
— Спасибо вам, Евдокия Михайловна, за все, — сказал Федор. — Простите, если что не так.
Читать дальше