Николай Шпанов - Связная Цзинь Фын

На несколько мгновений наступила тишина, потом удары раздались с новой силой. Но женщины казались совершенно спокойными.

— К утру ваши головы будут красоваться на стене Тайюани! — крикнул Баркли.

Часы в столовой громко пробили двенадцать. Звон последнего удара ещё висел в воздухе, когда послышалось нечто похожее на отдалённые раскаты грозы и задрожали стены дома. Этот гром все усиливался, нарастал, волнами ударялся в стальные щиты ставней.

Несколькими прыжками Мэй взбежала на второй этаж и с жадностью прильнула к маленькому окнцу в конце коридора. Возглас радости вырвался у неё: вся окрестность была освещена заревом.

Она стремительно сбежала вниз и крикнула:

— Это штурм Тайюани — последнего опорного пункта чанкайшистов в тылу Народно-освободительной армии! Тайюань будет нашей! На всем пространстве Китая, вплоть до южного берега Янцзы, больше не будет ни одного неразгромленного очага сопротивления врага… Слава свободному Китаю, слава китайскому народу и его коммунистической партии! Да здравствует вождь китайского народа председатель Мао Цзэ-дун!.. — Она сделала маленькую паузу, чтобы набрать воздуху. — А теперь, тётушка У Дэ, возьмите острый нож. Вы, как повариха, управитесь с ним лучше всех.

Мэй подошла к Баркли. Он переводил испуганный взгляд с одного лица на другое.

— Идите сюда, тётушка У, — сказала Май и перевернула скрученного верёвками советника лицом к полу. — Режьте! — И, почувствовав, как в её руках судорожно забился Баркли, не удержалась от смеха. — Режьте верёвки, тётушка У Дэ! Быстрее, время дорого!.. Встаньте, Баркли!.. Я к вам обращаюсь, к вам… — повторила она. — Встаньте, вы мне нужны в качестве носильщика…

Баркли поднялся и, задыхаясь от бессильного гнева, прохрипел:

— Вы — преступница, мы будем вас судить…

— Возьмите на руки раненую! — оборвала его Мэй. — Осторожней!

Баркли больше не сопротивлялся. Он послушно поднял раненую Го Лин.

— Ма, нам тоже пора уходить, — сказала Мэй.

Ма пошла в кухню и с усилием подняла в углу кусок пола. Под ним виднелась крышка люка, за нею — тёмный провал подземного хода. Ма нажала кнопку, и слабый свет далёкой лампы осветил путь.

— Все готово? — спросила Мэй.

— Этот ход выведет вас за пределы миссии, а там… — сказала Ма и улыбнулась, — там вы уже будете у своих.

— Тан Кэ, У Дэ! — командовала Мэй. — Помогите спустить раненую в подземный ход.

Ма в нерешительности остановилась.

— А где У Вэй? — негромко проговорила сна.

— У Вэй с товарищем Сяо Фын-ин отступают вместе с гоминдановцами. Они сохранили своё инкогнито. Сказав, что едва спаслись от нашей мести, они смогут быть нашими разведчиками в стане врагов.

При имени Сяо, которую подпольщики знали как изменницу, раздались возгласы удивления.

— Быстрее, быстрее, товарищи!.. — торопила Мэй.

Через несколько минут люк был поставлен на место и в кухне воцарилась темнота. За стенами дома продолжала грохотать буря все нарастающей канонады: НОА громила чанкайшистский гарнизон Тайюани.

Мэй взяла Ма под руку, и они вышли в сад. На горизонте, там, где была Тайюань, небо горело заревом пожаров. На его фоне, колеблющемся, как раздуваемый ветром занавес, вспыхивали жёлтые отблески орудийных выстрелов и зеленовато-белые трассы угасающих ракет.

— Можно подумать, что это салют победы, — сказала Ма.

— А разве это не так? — спросила Мэй. — Это победа. Победа над последним очагом их сопротивления на нашем материке.

Только бы не заплакать, только бы не заплакать! Больше Цзинь Фын не думала ни о чём. Когда её ударили по первому пальцу, все клетки её маленького существа настолько переполнились болью, что, казалось, ничего страшнее уже не могло быть. Она закричала, но из-под её крепко сжатых век не скатилось ни слезинки…

Палач бил молотком по пальцам девочки, а прыщавый рыжий иностранец наблюдал за этим делом, приготовив бумагу, чтобы записать её показания. Цзинь Фын ничего не сказала. Рыжий хотел знать, с какими поручениями партизан ходила Цзинь Фын. К кому, куда, когда? И ещё он хотел знать, где находятся в городе выходы из подземных галерей. Но Цзинь Фын словно и не слышала его вопросов, только думала: «Не плакать, не плакать!» Потом её истязали ещё и ещё. Когда Цзинь Фын теряла сознание, её поливали водой, втыкали иголку шприца с какой-то жидкостью, от которой девочка на несколько минут приходила в себя. И так продолжалось, пока ей не почудилось, будто комната, где её пытали, залилась ярким-ярким светом и в комнату ворвались «красные кроты»: и командир с рукой, висящей на перевязи, и маленький начальник штаба, и высокий рябой начальник разведки, и радист. Цзинь Фын так ясно видела все морщинки на лице радиста со въевшейся в них копотью! На партизанах были новые ватники, а поверх ватников — крест-накрест пулемётные ленты. Совсем как нарисовано на плакате, висевшем над её местом на кане в подземелье штаба. А когда командир «кротов» увидел Цзинь Фын, прикрученную ремнями к широкому деревянному столу, он бросился к ней и одним ударом ножа пересёк путы. И ей стало так хорошо, как будто она сделалась лёгкой-лёгкой и понеслась куда-то. Она успела прошептать склонившемуся к ней командиру, что никого не выдала и ничего не сказала врагам. И что она не плакала. Честное слово, не плакала! Ведь «красные кроты» не плачут никогда… Последнее, что она видела: командир опустил на неё жаркое шёлковое полотнище большого-большого красного знамени, закрывшее от неё весь мир…