Николай Шпанов: Горячее сердце

— Так что же ты решил?

— Решил я с горячностью молодёжи бороться. — Прохор встал и в раздумье прошёлся по комнате. — Запрещаю. Запрещаю таран, ежели он не вызван необходимостью. Понятно?

— Ты это мне?

— Тебе и прочим…

К вечеру мы были на аэродроме. Ночь была ясная, лунная. Прохор ушёл в воздух с первым же вызванным по тревоге звеном. Следом ушли второе и третье звенья. В мутном серебре лунного света я видел несколько мгновений его звено, но задолго до боя, конечно, потерял. Когда я сел, Прохора ещё не было. Не вернулся он и тогда, когда все сроки посадки прошли. Оба его ведомых давно спали. Я не мог уснуть и каждые пять минут забегал к начальнику штаба узнать, нет ли известий о Прохоре. Ничего не было.

Только утром, когда я наконец забылся тревожным сном, мне показалось, что я слышу его голос. Прислушался. Действительно — Прохор.

— …ну что тут было делать: рубанул я ему по заду и вся недолга. Да, видать, неудачно. Винт у меня стал бить так, что, того гляди, мотор вырвет. Вот и пришлось садиться где попало.

— Так, так, — сухо сказал начальник штаба — маленький педантичный майор — и принялся что-то торопливо записывать в блокнот. — А боезапас?

— Что боезапас? — удивлённо опросил Прохор.

— Боезапас у вас был израсходован?

— Израсходован? — Прохор нехотя ответил: — Н-нет…

— Значит, вы имели ещё шанс сбить противника огнём, — сказал майор.

— Да вы что пристали!.. — рявкнул вдруг Прохор. — Ну, может статься, имел шанс, может статься, сбил бы. Почём я знаю!

— Значит, — сухо отчеканил майор, — по вашим собственным установкам, которые мы только вчера давали лётчикам, вы не должны были таранить, а должны были…

— Должны, не должны… — передразнил Прохор, но вдруг умолк и сердито уставился на майора: — Снимут с полка?

— Постольку, поскольку установки командования… Прохор сердито перебил:

— Я вас спрашиваю: снимут или нет?

— Поскольку… — начал было опять майор, но спохватился и сухо закончил: — Дело начальства.

— Я бы снял, — отрезал Прохор и бросил сердито: — Можете итти.

Когда дверь за начальником штаба затворилась, я тронул Прохора за плечо:

— Какого же чорта ты таранил, ежели…

— А!.. — он сердито махнул рукой. — Сердце не выдержало. Сдалось мне, что фриц ускользнёт, ну и рубанул.

— Ссадил?

— А то, — Прохор усмехнулся.

— Бомбардировщик?

— «Ю-88».

— Шёл он к цели?

— Какое это имеет значение?

— А такое, что своим тараном ты не только, его уничтожил, но и цель уберёг.

— Да ведь у меня боезапас почти не тронут был! — всердцах крикнул Прохор и так ударил меня по плечу, что заныла ключица. — Ты пойми, аккуратист: я же его огнём должен был. А тут такое дело: в какие-то кусты свою осу засадил. Черт его знает, в каком она виде!

— Размен был бы выгоден, даже если бы ты осу совсем разложил: бомбардировщик с полным грузом в обмен на истребитель… — убеждал я.

— Это по-твоему, по-аккуратному. А, по-моему, не так. — Он снова поднял было руку, но я во-время увернулся от его ласки. — Будь я на месте командира соединения, непременно снял бы такого, как я, с командования полком.

Он с досадой взмахнул рукой и, не раздеваясь, повалился на койку. Через минуту ровное дыхание говорило о том, что он спит. Сон его был крепок и глубок. Словно он сам только что не приговорил себя к отрешению от командования частью. В третий раз.

Я не знаю, чего он заслуживает: взыскания или награды. Не знаю. Может быть, и вправду: нельзя воспитывать доверенных тебе людей, нарушая самим созданные правила. Может быть, может быть. Но мне по-прежнему мило его горячее сердце. Даже если его «снимут с полка», я глубоко убеждён: он снова заработает его. И вот помяните моё слово: он обязательно получит героя. С таким сердцем нельзя не получить. Но это будет уже другой человек, это будет волевой командир без стихийных противоречий — герой во всех отношениях.

«Лявониха»— белорусский народный танец.