Александр Былинов - Улицы гнева

Марина утвердительно кивнула.

— Мама, не рассказывайте! — вмешался старший, которого она назвала Геннадием. — Все это выдумки, и не надо ничего. Тетя, вы не слушайте, она вам нарасскажет...

— Вот мой хозяин. Вот он какой!.. — Мать с нежностью посмотрела на сына, пододвинувшего ей кусок хлеба с белым ломтиком сала. — Как батю убили, он стал хозяином. Все добивался, чтобы выдали нам его тело. Не схотели. К самому Байдаре ходил. Знаете Байдару? Тот пообещал, а потом руками развел: «Немцы озлобленные, не дают. Семью тоже грозят расстрелять до самого малого. Так что надо теперь заслуживать доверие и рассказывать, кто с батькой дружбу водил. Рассказывай, говорит, полностью, будет тебе и хлеб, и сало... Кто довел отца до смерти? Разве плохой был твой батько-строитель? Знаю его, говорит, еще каменщиком. Я ему на больнице халтурку давал, поддерживал. До войны виделись и друг против друга зла не имели. Даже рыбку когда-никогда вместо ловили...» Вот он какой, Байдара! Ну я и решилась.

— Врет она, врет! — крикнул Геннадий. — Не слушайте ее, она несознательная. Всю жизнь несознательная. Не думайте, не маленькие мы, все понимаем. Это она со зла все грозится и нас пугает. Ничего она не рассказала. А расскажет, так я первый в партизаны уйду или утоплюсь в Волчьей!

— Да ты, сынок, возьми нож-то и пореши мать… На том и конец.

Геннадий перестал есть и навис над столом, показавшись Марине большим и грубым. Таким, наверно, был его отец, которого Марина не знала.

— Я, мама, ни перед чем не остановлюсь, так и знай, если ты совесть потеряешь. Все могу. Живым его не понимала, так хоть мертвого пойми. Вот, слышите, какой разговор у нас?! — Геннадий выбежал из комнаты.

На кровати заплакал трехлетка. Старшенькая подошла к нему с ломтиком хлеба. Симакова, охватив голову руками, покачивалась, не глядя на Марину, растерянно сидевшую у стола.

Все поняла Марина, что происходило в этой обездоленной семье.

— Послушайте, — сказала она, сдерживая слезы. — Я совсем не оттуда. Вы, наверно, знаете нас, маму мою знаете? Ростовцевы мы, что на Артемовской. Мы поможем вам чем сумеем. Успокойтесь и слушайте сына. Он герой, ваш мальчик... — Марина не удержалась и заплакала.

Симакова чуть приподняла тяжелые, набрякшие от слез веки. Она думала сейчас о чем-то своем и была далека от гостьи, и от сына, и от того, что вообще происходило в доме.

— Полдюжины сорочек привез... — проговорила она. — С кружевами... Все хотел, видите ли, как наилучше... На курорт, говорил, пошлю, чтобы как все... как самые что ни есть красивые... Мечта такая всю жизнь... — Она завыла, упав головой на стол.

Марина встала, слезы душили ее. В сенях она увидела Геннадия. Не по летам взрослый, широкий в плечах, он словно ждал ее.

Марина подошла к парню и поцеловала его в щеку, потом, пристально вглядевшись в его запавшие серые, как у матери, глаза, снова прижала к себе и еще раз поцеловала.

— Спасибо тебе, Гена!..

— За что?

— Настоящий ты...

Геннадий тоскливо посмотрел на Марину и спросил:

— Вы от них?.. Марина кивнула.

— Знаю, что не в себе она, вот я и пришла.

— Передайте все как есть, — Марина удивилась достоинству и сдержанности парня, которому на вид можно было дать больше его четырнадцати лет. — Про Байдару — чепуха. Это я ей наболтал. Чтобы успокоилась.

— Не оставим вас, не горюй! Маму тоже успокой... — Она вышла из дому. Вслед донесся плач маленького. И вдруг Марина вспомнила Татьяну и новую ее заботу о детях Марты по поручению подпольного комитета. Как совпали их судьбы! И у нее теперь есть забота о малолетних, о семье, раненной войной в самое сердце.

Они сидели друг против друга в разных концах комнаты. Не будь гестаповцев с пистолетами, до нее легко можно бы достать. В углу дремала овчарка, видимо привыкшая к подобным процедурам.

Катя Помаз была по-прежнему хороша. Пышная модная прическа, едва уловимый аромат духов. «Верно, в чести здесь!.. — решил Сташенко — Парикмахера к ней водят...»

Впрочем, парикмахерша, краснолицая толстушка с воли, приходила раз в месяц и к ним, в общие камеры. Молча брила, стригла давно не мытые волосы и так же молча уходила.

— Я не могла сопротивляться, — старалась объяснить Катя, — меня били. Пытали водой из шланга, вы еще не знаете, как это... Я слишком много знала. В этом беда. Сама не думала, что такая я слабая. Романтика... Рассчитывали, что все останемся живы... а умирать... Умирать не нам, другим... Но вот меня раскрыли...