Александр Былинов - Улицы гнева

Обе смеялись, и Татьяне становилось легко.

Наступали перемены.

Из штаба дорожной жандармерии прибыл приказ: весь украинский батальон с вооружением и снаряжением эвакуировать в Кривой Рог. Подпись: Гейнеман. Телефонный звонок подкрепил приказание: «Вы понимаете, Марта, что я не оставлю вас на съедение красным».

Красные приближались.

Как и в прошлом году, зашевелился зимний муравейник в Павлополе и в Днепровске, офицеры грузили чемоданы на машины и в вагоны. Итальянские и румынские солдаты шныряли по домам, предлагая оружие и боеприпасы, разное военное снаряжение и обмундировку за снедь — курку, яйки, млеко, хлеб. Армейские штабы стронулись с мест, по дороге на запад торопливо катили машины.

На днях стало известно, что пал Купянск. Оставлены немцами Красный Лиман, Кущевская. Теперь очередь за Лозовой, Харьковом. Значит, недолго прозябать в подполье, скоро можно будет выйти на открытый бой. Как в Лозовой свои появятся, можно начинать и здесь.

Походную радиостанцию подпольщики купили у итальянцев. «Гитлер капут. Дуче капут». Рудой вместе с Семеном Бойко перетащил ночью это приобретение к тете Саше, двоюродной сестре тещи, Степаниды Артемовны. Жила старушка одиноко и бедно в мазанке неподалеку от маслозавода. Одно спасение — коза.

— Мы, тетя Саша, часто тревожить вас не будем, — объяснял ей дальний родственник Костя. — Все будет чин чинарем, попомните меня. Может, вечерком услугу сделаете, на прогулочку выйдете и поглазеете по сторонам, вроде козу разыскиваете или кого поджидаете, а мы тем временем кое-какие сведения у вас из-под кровати соберем.

Тетя Саша согласно кивала головой:

— Смерть мне под кровать суете, будто не знаю... Но раз надо, что же... делайте.

Сведения становились все более обнадеживающими, светлели лица подпольщиков, наблюдавших за паникой среди оккупантов.

Приказывая перевести украинский батальон в Кривой Рог, Гейнеман, видимо, не надеялся на линейные заслоны и желал сохранить часть, какая она уж там ни есть.

— Неужели наши так близко, Марта Карловна? — спросила Татьяна. — Я из-за этих детей совершенно ничего не знаю, что происходит на улице. И штабы бегут? Это верно?

— Немцы хорошо знают, где наши, Таня, Гейнеман, во всяком случае, знает. Иначе не тревожил бы он всю нашу команду, все наше войско, мы навоюем ему, черта с два...

Татьяна с восхищением смотрела на Марту: она, кажется, не собирается выполнять приказ. Как легко, будто играючи, несет она эту свою роковую ношу! по секрету выболтала Марта Татьяне про недавнюю диверсию на дороге: ее «жандармы» совершили налет на армейский обоз, постреляли солдат, в кюветы спустили машины и повозки, предварительно опустошив их, и сами же еще подняли панику, гнались за мифическими партизанами... Вообще отряд ее вместе со Щербаком, который захаживал к Марте, хозяйничает на трассе как хочет, хоть содержит ее в чистоте и порядке. Тревожно на ней... То кто-то важную машину обстрелял, то кем-то предупреждены партизаны о предстоящих передвижениях на дороге — и начинается фейерверк.

А Марте хоть бы что. С офицерьем запросто болтает, щурит глазищи, улыбается, выставляет фигуру напоказ. Только дома она как бы снимает свою маску и тускнеет; тревога охватывает. Но нынче и дома не собирается она меняться, все у зеркала вертится. Прическа по последнему манеру берлинского образца: копна рыжая, а на самой верхушке — пилотка набочок. Грудь у нее тугая, иной раз, особенно когда Гейнеман приезжает, появляется она в платье с оголенными руками; тело чистое, душистое, хоть кого заворожит. Поэтому немцы вокруг нее так и кружат, словно вороны, каблучками звонко щелкают да ручки целуют. Всегда у нее маникюр свежий, вечно надушенная, как цветок, и белье, надо сказать... Не снилось нашим бабам такое белье!

— Как же, как же, так я ему и поехала в Кривой Рог! Пусть ждет, как бы не так. Знаю, что снится тому борову... Дождется, как же. Пулю в лоб.

Марта заправски ругалась и по-немецки и по-русски и вместе с тем была целомудренна, по-житейски проста, хоть и не всегда сдержанна.

— Надобно поставить наших в известность, Таня, об этом приказе. Я уже как будто совсем вышла из подчинения. А ведь есть у меня генерал, которому предана навечно. Генерал тот, правда, еще без лампасов, и штаны заплатанные да с бахромой. Но генеральнее он самых больших генералов для меня, это точно. Наши, говорят, взяли Лозовую. Надо бы расспросить у людей. Держит меня, как домработницу, ей-богу, и не считает нужным сообщить хотя бы самую малую весточку Совинформбюро.