Елена Семёнова - На переднем крае. Битва за Новороссию в мемуарах её защитников

Разговариваю с местными женщинами: «Как вы к ополченцам относитесь, может, обиды, какие, претензии к ним есть?» «Да какие обиды?.. Они же тут, чтобы нас защищать.» «Ну, вот, — говорю, — были тут французские журналисты, сняли документальный фильм про Славянск, я его видел, перед приездом сюда, вот они там, в этом фильме говорят, что вы, население города, брошены на произвол судьбы всеми, и что никому до вас дела нет — ни киевской власти, ни ополчению. Так это, или нет?» «Да мы не знаем, им виднее, журналистам. Только, все-таки, они не совсем правы, что и тем, и тем мы одинаково не нужны. Одни — нас бомбят, убивают, а другие — приходят, хоронить наших мертвых помогают, обмывают их, гробы привозят, транспорт дают… Так как же мы можем сказать, что и тем, и тем мы одинаково не нужны? Эти нас и кормят, и водой обеспечивают. Те говорят, что все ополченцы — наркоманы и преступники, не знаю, может, там и наркоманы есть, но только они, ополченцы ходят вечером по подъездам и спрашивают нас: «Все нормально? Никто вас не обижает?» — и нам от этого спокойней, надежней жить, вроде, как мы не одни, есть кому пожаловаться, если что. Квартиры ведь стоят пустые, брошенные, магазины закрытые. Не следи они за этим — такое бы тут могло начаться…»

На ужине, в солдатской столовой, женщина из местных, работающая на кухне, в переднике, с тряпкой в руках, прислонилась утомленно к стене, ждет, пока доедят последние, чтобы закрыть за ними дверь и начать убираться в зале… «Устали за день?» — спрашиваю ее. «Да нет, нормально.» И, после паузы, посмотрев на меня: «Вы — больше устаете.»

«Вы» — она имела в виду не меня, а всех, кто в эти дни, в ее городе, носит военную форму.

Уже часа полтора, как артиллерия начала громыхать. Полночь, без десяти. Дай Бог этому городу сегодня спокойной ночи.

Бомбят весь вечер. Заглянувший сюда, в Славянск, на пару часов Бабицкий, отметил: «Все-таки перемирие ощущается. Обстрелы хотя и продолжаются, но в режиме крайне низкой интенсивности.» Если этот, весь вечер продолжающийся, обстрел (может, и «крайне низкой интенсивности», но настроения отнюдь не поднимающий) называется «перемирием», то что же начнется завтра утром (срок «перемирия» истекает 27-го, в ю утра)?..

По улице, впереди меня идут две женщины, пожилая и молодая. Накрапывает почти незаметный дождик. Слышится очередной, достаточно близкий «раскат». Женщины никак на него не реагируют, пожилая говорит своей юной спутнице: «Дура я, дура… Зонтик не взяла!..» Я не выдерживаю, смеюсь. Они оглядываются на меня, удивленно. «Думаете, зонтик поможет?..» До них доходит, они тоже начинают смеяться. Молодая, сквозь смех: «Да… наши разговоры сейчас… конечно, абсурд полный…»

Вернулся «домой». 5.20 утра. Развернул «спальник». Кажется, никогда в жизни у меня не было такой уютной и теплой постели… За прошедшие сутки было много хороших новостей. Например, подбито три «укровских» бэтээра, уничтожен их блокпост со всей привязанной к нему живой силой, все это на фоне «мирного погромыхивания» (как я уже говорил раньше, это все — будни «перемирия», нормальная «жизнь на войне» начнется через несколько часов). Есть еще очень хорошие — ночные — новости, но о них, к великому сожалению — нельзя…

Встретившаяся мне в центре города, совсем юная девушка, на мой вопрос — как называется часть города, которую сейчас бомбят?

— сказала, что район этот называется «Артем», и что бомбят вроде, как, троллейбусный парк, и объяснив, где парк находится, добавила, что лучше туда не идти пешком, а проехать, и показала, где я могу попытаться остановить какую-нибудь машину: «Там увидите блокпост — там наши ж мальчишки стоят! — они вам и машину остановят…» И — уже вслед мне, вдруг, с неожиданной для совершенно незнакомого человека, участливой интонацией: «Вы, давайте ж… аккуратней там…»

Меня «подбирает» пожилой мужчина на потрепанных «жигулях», предупредив, что ему — не туда, но до половины дороги он меня подбросит. Говорит на русском, разбавленном «украинизмами». Понятно, разговор сразу, с места в карьер, «за ополченцев»: «У мэнэ пятеро внуков. И я — за ополченцев. И каждый тут — за ополченцев. Я и сам пошел бы к ним, если б не работа… я тут, на железной дороге, работаю. И жинка моя пошла б, да и она тоже работает, в больнице «… Николай — так зовут водителя, все-таки, делает крюк и довозит меня до центра Артема. Возле подъезда одной из пятиэтажек сидят три пожилые женщины, около них — штук пять-шесть больших, пятилитровых, пластмассовых емкостей, наполненных водой. «Не надо нас фотографировать! Все у нас хорошо! Одну войну пережили, и вторую переживем.»