Елена Семёнова - На переднем крае. Битва за Новороссию в мемуарах её защитников

Тело отвезли в Донецк. В морг госпиталя на улице Калинина. Через день или два должны были быть похороны, я выехал последний раз проститься с бойцом. После двенадцати дня были на месте, в морге ударил запах, как мне до сих пор кажется, к которому невозможно привыкнуть, запах формалина. Кажется, что он пропитывает тебя насквозь, проникает в одежду, в волосы, кожу… Кажется, ты ощущаешь его спустя дни. Во дворе встречаемся с родными. Активнее всех сестра погибшего, чувствуется, что все хлопоты о прощании с погибшим она взяла на себя. Короткое знакомство, короткая история… До этого я о судьбе ополченца с позывным «Туча» ничего не знал: просто боец во взводе ополченца с позывным «Абрам». Теперь все приближается, видятся доселе неизвестные детали, двухмерная картина становиться беспощадно живой. Сестра все рассказывает про брата, про его оборвавшуюся у брошенной ж/д дамбы жизнь. Поехав в Славянск, сказал родным, что едет в Харьков, на заработки (на Украине таким не удивишь). Сразу тогда кольнуло, что родным я сказал, что «еду писать этюды на севера» (и ведь тоже…не удивил…). В итоге его родные узнали, слезы, истерики по телефону, все, как и у всех, как-то улеглось, а теперь… Теперь только раскаленное от жары блочное здание в глубинах кромки проспекта Калинина, да раскаленное, но, только изнутри.

Полуденная жара уступает место тяжелой, наформалиненной прохладе сразу за порогом. Пустой гулкий холл. Все по классике. Шаги гулко отдаются эхом в безлюдной прохладе. Какие силы устраивают из всякого вполне светского, гражданского морга, целое царство Аида, со своими неписаными законами и обрядами?… Среди пустынного холла замечаешь дверь в небольшую не то справочную, не то регистратуру: объясняемся, обмениваемся бумажками, забираю последние справки не отпускающей на тот свет покойного земной канцелярии. Впечатления, как и всегда на той войне, пу-тайные… Помню подошедшего к нам и бывшего явно в курсе судьбы погибшего, как и моей нынешней (а кто знает, эту мою судьбу завтра?..) врача. Дедушка, явно пересиливший семидесятилетний рубеж, нервно сплевывая, выносит пару ласковых в адрес «родных, героических тружеников Донбасса», ну и пр. их «массовость». Не в моргах. Естественно.

Все справки взяты, я выхожу к родным. Вдруг сестра «Тучи» очень как-то робко говорит о том, что брат был награжден георгиевским крестом… На отданной, изорванной осколками форме его не было. Я прошу минуту подождать и, чуть отогревшись, после палат вечного покоя, снова вбегаю в ледяной холл. Ловлю мальчика санитара, объясняю ситуацию. Тогда я вспомнил, что, приезжая на передок роты, общаясь с бойцами (а тогда все награждения проходили в Донецке в моем присутствии, и кавалеров я знал лично), общался с «Тучей», и он мне сказал, что боится потерять крест, нося на форме, поэтому повесил вместе с нательным, на шею. И вот сейчас это вое-поминание пригодилось, хоть и горько, но стало хоть как-то полезным.

И снова этот проклятый холодный холл морга. Я одиноко хожу по нему, какой-то неприлично живой. Наконец-то. Слышу издали шаги, тот самый мальчик санитар подходит ко мне и с совершенно спокойным видом кладет мне в ладонь 11 граммов вылитых в форму креста серебра. И уходит. Холодно внутри морга. Но крест холоднее. Он слегка обжигает руку. Чуть-чуть. Я смотрю на крест. В канавках крыльев черная, запекшаяся кровь.

Несколько шагов, и я на свободе, я живой. Жара, ветерок, зелень тополей. Несколько десятков метров, и я перекладываю еще холодный «Георгий» в руку сестры погибшего. Надеюсь, это запомнилось ей не так, как мне, когда я принимал крест от санитара…

Едем на грузовой «Газели» в Енакиево, родные решили хоронить близ дома. По дороге мне звонить комроты, кричит что-то про прорыв украинцев и чтоб немедленно возвращались. Хрен с ним с «прорывом» (что за «прорыв» до сих пор не знаю), но тело довезти надо. От городка недолгий, километра полтора путь до поселка, тормозим.

Беленький домик, с уютным внутренним двором, а во дворе на табуретках гроб. (Я получил еще несколько звонков с требованием срочно возвращаться.) Времени нет. Сестра очень просит, чтобы мы дали прощальный залп. Нас, ополченцев, четверо. Я приказываю встать в строй у гроба, перевести на одиночный и дать три залпа, в честь погибшего товарища, далее «быстро в машину!». Я сам еще успеваю положить земной поклон и, подбежав к гробу отдать погибшему последнее целование. Чуть не набегу вскакиваю в «Газель»: а, чего доброго, и вправду, прорыв?..