Елена Семёнова - На переднем крае. Битва за Новороссию в мемуарах её защитников

У нас дома хранится оставшаяся от прадеда главная реликвия нашей семьи. Простой русский четырехгранный штык.

Когда «прыгуны на майдане», купленные за наркотические чаи и вонючие зеленые бумажки заокеанскими кукловодами, помогли им обрушить нашу страну в кровавый хаос, развязать братоубийственную войну и начать фашистский террор на наших землях, где уже много лет мирно уживались русские, украинцы, евреи и армяне, я довольно быстро решил все для себя. Достал штык и начал тщательно чистить его и точить под напряженное молчание все понявших родственников. Медленно, слой за слоем с него сходила тончайшая короста ржавчины, и в белом блеске очищенных граней штык расцветал. Молодел. Благодарно неслышно нашептывал мне о коротких эпизодах его долгой жизни.

Как мой прадед, тогда еще рядовой разведкоманды, шел через гаолян Маньчжурии в начале прошлого века. Пекло жаркое солнце Востока, белел ворот полотняной солдатской рубахи и беззвучно прыгал на спину из высокой травы потомственный японский лазутчик, чье старинное название «синоби» не было дотоле ведано пластунам. Чернясь свежим воронением, неопытный и взволнованный, штык скрежетал гранью, встречая блеск чужого «ниндзя-то», неумело одолевал его сопротивление, входил в перечеркнутую напряжением мышц желтую шею.

Тускло светило заходящее солнце мазурских болот, в лоб беглым садила германская батарея и стоны раненного картечью суглинка были неотличимы от всхлипов пропоротых настежь солдатских тел. Пехотный полк шел вперед и вверх, обозначая телами павших новые взятые рубежи, а душами «новомучеников российских, за Веру, Царя и Отечество живот свой положивших» — новые чертоги у престола Всевышнего. Широко улыбался новоприбышим апостол Петр, которому велено было Господом без спроса пропускать в Рай всех пришедших с болот Полесья, а кучка задержавшихся на земле рвалась сквозь валы траншей к батарее. Зрелый и жаркий, как клык секача среди волчьей стаи, штык ярился в мозолистых ладонях деда Вани, успевая косым росчерком рвать встающую отовсюду стену серых шинелей ландсштурма.

Улыбалась томной усмешкой огромная страстная украинская Луна. Тихий ветер, напоенный ароматом трав, колыхал разбухшие тела подпольщиков на виселице, на площади. Заматеревший и спокойный, штык стремительно выскальзывал из широкого рукава. Успевал порадоваться прохладной свежести ночи. Естественно, как должное, принять свой призыв к новой службе после двух десятков лет затишья, — со сладковатым душком расстрелянных из недалекого рва, чадом сожженных изб и общим, тяжелым пледом всенародной беды. «Восемнадцать лет прошло — небитое поколение вошло в призывной возраст и к нам пожаловало». И удивленно огорчиться знакомому серому цвету протыкаемого сукна фельдграу. «Ты гляди! В Польше и Пруссии мы им недодали — так они сюда дошли, аж до Полтавы! Маловато тогда гадов давили — теперь надо доделать!» В следующий миг он легко, глаже, чем масло, проходил не успевающий напрячься, мощный пласт поясничной мышцы. Наискось пропоротая почка выбрасывала из своего нежного тела неистовую волну боли, перехватывая горло оседающего полицая тугим узлом, лишая его возможности закричать и нажать на курок.

Когда я закончил точить штык, я спрятал его — сейчас другая война и другое вооружение. Но слава прадеда и величие его подвига невидимой золотистой пыльцой прянули с граней нашей реликвии ,с кромок штыка на мои руки, беззвучно и властно зовя вперед, продолжить святое дело моих предков — истребление европейских агрессоров и здешних их прихвостней.

И теперь георгиевские цвета — это символ нашей готовности умереть, если надо, за землю отцов, противостоя новым фашистским ордам. Это цвета лент боевых наград Новороссии.

Так что «ватник» и «колорад» — это звучит гордо!

А вот «сепаратист» — это определение не обидное, но насквозь лживое. Наши враги утверждают, что наша цель — «отделиться от Украины». С одной стороны они так утверждают потому, что сами они одержимы идеями хаоса и развала, неспособны созидать, рушат наш общий дом, в котором мы жили до их фашистского переворота в Киеве. А, как известно, человек в окружающих способен увидеть только то, что ему самому понятно и близко, с другой стороны, они подсознательно боятся наказания за свои злодеяния и надеются, что если мы отделимся, то их иудин грех продажи веры отцов за «нулан-довы печеньки» как бы останется без наказания. Должен их горячо и глубоко разочаровать. Не для того поколения наших предков проливали моря крови и океаны пота, в бесчисленных войнах отвоевывали эту землю и осваивали ее — от Карпат до терриконов Луганска, от пыльных суховеев Харьковщины до лазурного плеска моря в Одессе, чтобы мы теперь почему-то отдали все это предателям нашей веры, нашего языка, нашей истории — тем, кто думает, что если им завезли долларов, то нужно плюнуть на все святое, что есть у нас, и сбежать в Европу. Сделать из нашей земли жалкое подобие нынешней Прибалтики — без населения, без промышленности, зато с гей-парадами и парадами эсесовцев. Они и сами понимают, что такого не будет, что возмездие неизбежно — и не будет никакого «сепаратизма» — но будет Единая Великая Могучая, Дружественная России Украина. Родина моего деда — Закарпатье. Самый западный угол Украины. Живущий там народ называет себя русинами — в противовес ничтожным галицийским смердам они всегда стояли за православную веру и русский язык. Раньше, когда еще не было войны, я имел честь ездить в Ужгород, по местам дедовой молодости, и любоваться тамошними горами, реками, замками. И как я могу сказать, что чту своих предков, что чту своего деда — ветерана Великой Отечественной Войны, пока не освобождена от фашистской нечисти вся Украина — до последнего метра его малой родины, Закарпатья?