Генрих Бёлль: Убийство

— Старик, похоже, рехнулся, — сказал я, понизив голос.

— Скорее просто напился. Он всегда напивается перед наступлением. Вот так-то, дружище.

Я не ответил, и Хайни, устало ворочая языком, продолжил:

— Накачается под завязку, так что ничего уже не видит и не слышит, и давай орать: «Вперед! На врага! Плевать я хотел на эту их отвагу…» Да ты никак спишь? — рука его скользнула в мою сторону, он дернул за ремень.

— Отстань — раздраженно буркнул я, — не сплю. Размышляю, как бы отсидеться. Совсем почему-то не хочется пасть смертью храбрых. Помнишь, в прошлый раз пятнадцать ребят остались лежать на поле. Драпанули мы тогда со всех ног, а старик чуть не лопнул от злости, глотку так драл, что даже охрип…

— Ничего не поделаешь, дружище, впереди русские, позади пруссаки, а посередке мы, на крошечной полоске земли, и нужно суметь выжить…

Где-то впереди взмыла в воздух ракета, осветив на мгновение жалкую развороченную землю мертвенно-бледным сиянием…

— Ты только посмотри! — воскликнул вдруг Хайни. — Эти идиоты оставили свет! Берегись, сейчас грохнет!

Позади, там, где у подножия холма разместился командный пункт, слетело, должно быть, затемнение у входа в блиндаж, в световом проеме обозначился человеческий силуэт, затем снова стало темно; ракета тоже погасла, растворилась в бескрайней тьме…

— Стариковская берлога это была, угодили б они поблизости, а еще лучше прямым, и сорвалось бы завтрашнее наступление…

Мы быстро пригнулись, услышав впереди легкий хлопок, через пару секунд раздался взрыв, и позади у подножия холма вырвался из-под земли черно-красный огненный столб, потом все стихло; мы напряженно прислушивались, пытаясь уловить шум, крики, стоны, но было тихо…

— Пронесло, должно быть, — зло пробормотал Хайни. — А было бы в самом деле здорово — одно прямое попадание, и завтра на двадцать покойников меньше…

Мы отвернулись наконец от холма, погрузив лица в черную как смола ночь…

— Сидит сейчас там и высиживает, сволочь, коньяк хлещет и высиживает свой гениальный план…

— Дрыхнет уже, наверное, — устало возразил я.

— Но свет-то у него горел.

— А у него вечно свет горит, даже когда дрыхнет; пару раз меня посылали к нему с донесением. На столе две свечки горят, а он дрыхнет. Храпит себе во всю пасть, здорово, должно быть, надравшись…

— Так, — только и произнес Хайни, но что-то в этом «так» заставило меня мгновенно сбросить дремоту. Я взглянул во тьму, где он находился, прислушался к его дыханию.

— Так, — повторил он, и я дорого бы дал, чтоб увидеть сейчас его лицо, но удалось разглядеть лишь смутные очертания силуэта, выделявшегося темным пятном на фоне темной ночи, и тут я услышал, как он карабкается вверх из окопа; комочки земли скатились с бруствера на дно, слышно было, как он, кряхтя, пытается выбраться наверх…

— Что случилось? — с тревогой спросил я, страшно было оставаться одному в этой дыре.

— Мне тут нужно отлучиться по серьезному делу, срочно нужно, брюхо схватило, а это надолго может быть.

Он был уже наверху, послышались удаляющиеся вправо шаги, потом вязкая тьма поглотила все звуки…

Оставшись в одиночестве, я потянулся к бутыли с самогоном, на ощупь нашел ее сразу, под прохладным металлом пулеметного ствола. Выдернув пробку, протер ладонью горлышко и сделал мощный глоток. Первое ощущение мерзкое, зато потом по телу медленно разлилось приятное тепло; я сделал еще глоток и еще, через мгновение глотнул опять, потом, скорчившись на дне окопа и укрывшись под накидкой, закурил трубку. Теперь я уже не боялся. Опершись на локоть и прикрыв лицо руками, так что оставалось лишь крошечное пространство для трубки, я чуток задремал…

Меня разбудил неровный жутковатый гул ночного бомбардировщика, кажущаяся ветхость которого таила коварство и точнейший расчет. У нас были основания их бояться. И где только носит Хайни, подумал я, озираясь. И тут увидел невероятное: позади, у подножия холма, там, где находился командный пункт, в ночи выделялось огромное светлое пятно — вход в блиндаж без светомаскировки, да еще ярко горевшая свеча в центре. Донеслись взволнованные голоса людей, заметавшихся вокруг, маскировку спешно восстановили, но было уже поздно, в тот же миг гул бомбардировщика смолк на секунду и на месте светлого пятна полыхнул огненный смерч, скоро растворившийся во тьме. Стало очень тихо, я представил, как все вокруг, сжавшись в комок и дрожа, пытаются вжаться в землю. Но бомбардировщик продолжил свой неторопливый полет. Только теперь с холма послышались громкие крики, шум земляных работ. Там разрывали и долбили каменистую почву, извлекали обрушившиеся балки…