Фёдор Кнорре - Навсегда [Роман]

— Возвращается хозяин, и воры бегут, — сосредоточенно думая о чем-то, сказала Юлия.

Решительным шагом она сошла с крыльца и направилась к дровяному сараю. Ничего не понимая, Ядвига и Оняле смотрели, как она вошла в сарай и сейчас же вышла оттуда с двумя топорами в руках. Тот, что был полегче, она протянула Ядвиге, а потяжелее оставила себе. Затем она подвела дочь к загородке для гусей и, указав на столб, коротко приказала:

— Руби!.. Да поживей!

Вид у Юлии был совершенно спокойный, поэтому Ядвига не подумала, что мать ее сходит с ума. Но рубить загородку?! Ядвига так и осталась стоять, в то время как Юлия плюнула па ладони, взмахнула топором и ударила по столбу. Столб надломился, сильно наклонился и повис, удерживаемый сеткой.

— Дочь моя, — слегка запыхавшись, крикнула Юлия, — не будь же ты хоть раз в жизни бабой! Руби!

Оняле, онемев от изумления, наблюдала за невиданной, просто невозможной картиной: старая хозяйка с Ядвигой рубили собственный забор! Тот самый забор, в котором всегда тщательно заделывалась каждая дырочка! Если бы Юлия принялась пилить себе руку, Оняле удивилась бы не больше.

Они рубили, пока наконец большой кусок забора не рухнул, открыв дорогу на широкий луг, тянувшийся до самого болота.

Теперь и Оняле досталась работа. Юлия крикнула ей, чтоб она выгоняла гусей. Их нужно было гнать через проломанный забор и при этом как можно больше шуметь, кричать и хлестать хворостиной, чтоб как следует напугать. Работа эта была чудная, но очень интересная. Старые гусаки шипели, по-змеиному выгибая шеи, глубоко оскорбленные таким обращением. Они так привыкли на хуторе к ласковому, уважительному отношению!

Гогоча, теряя перья и на ходу раскрывая крылья, гуси белыми пятнами усеяли весь луг и продолжали уходить, скрываясь среди болотных кочек.

Юлия спокойно убрала оба топора, вернулась в кухню и, вскипятив желудевого кофе, усадила всех завтракать.

Втроем они сидели, макая сухари в кофе, и молчали. Все были в верхней теплой одежде, будто не дома были, на своей старой кухне, а где-то на холодном чужом вокзале, готовые в дорогу.

Услышав ворчание с трудом въезжавшей в узкие ворота неповоротливой машины, Юлия мельком глянула в окно и, отвернувшись, окунула сухарь в чашку. Подождав, пока он набухнет, она положила его в рот, пососала и, неторопливо разжевав, запила двумя глотками кофе. После этого она снова посмотрела в окно.

Немецкие солдаты вкатывали в сарай пушку с очень длинным дулом. От удара колеса трухлявая стенка сарая осыпалась, подняв в воздух облако глиняной сухой пыли и мела. Ствол пушки прошел сквозь соломенную крышу, высунулся наружу.

Солдаты хлопотали, расхаживали по двору, таскали какие-то ящики, и никто из обитателей хутора этому не удивлялся. Ведь с некоторых пор на хуторе даже обыски стали считать хорошей приметой! Когда полицейские перерывали все вверх дном, их крики и озлобленные расспросы были для Ядвиги как музыка: это значило, что после бегства из лагеря Юстаса так и не нашли!

Хорошенько укрыв одну за другой все три длинноносые пушки, солдаты успокоились. Один из них зашел на кухню и, даже не взглянув на людей, взял со стола кофейник и молча унес его с собой.

Как только за ним закрылась дверь, Оняле сунула несколько раз в воздух кулаком:

— Поленом бы тебя! По роже! По роже!

Потом она взяла ведро и бесстрашно отправилась к колодцу за водой.

Перед заходом солнца гуси, дураки этакие, стали возвращаться с болота, и было слышно, как они гоготали, спасаясь бегством, когда солдаты бросились их ловить.

Когда стемнело, Юлия сказала Оняле:

— Ложись-ка ты спать, девочка, нечего тебе маяться.

Оняле отчаянно затрясла головой и, зевая во весь рот, до самой темноты просидела за столом, подперев голову рукой, точно так же, как Юлия. Так она и заснула, уронив голову на стол, и даже не слышала, как Юлия взяла ее на руки и уложила за нетопленную печь, накрыв полушубком.

В темноте, где-то в стороне, то и дело зажигались ракеты, и всю ночь мертвенные отсветы медленно ползли по холодным комнатам дома…

Солнце взошло, тихое и радостное, и роса заблестела на зеленой травке, и пушистое облачко, похожее на гусенка, поплыло по чистому синему небу, где не было ни войны, ни колючей проволоки лагерей, ни солдат… Хозяйка Гусиного хутора смотрела с изумлением на это утро. Ночь для нее тянулась так долго, что она совсем было перестала верить, что ее старые, красные от бессонницы глаза еще могут увидеть такое утро!