Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 1

Потом, когда во дворе появились неизвестный с Анель Казимировной, Виктор и возница перетаскали в кладовую несколько пачек новеньких суконных гимнастерок и синих диагоналевых галифе. Виктор понял, что Анель Казимировна купила их. Но зачем столько? Кому их носить? Или она спекулянтка? Хочет нажиться на народной беде?

Закрыл Виктор ворота за подводой, вернулся в кладовку. Анель Казимировна, весело мурлыкая что-то, рассматривала на свет галифе. После галифе настала очередь и гимнастерок.

— Новое, совсем новое, Виктор! — торжествовала она.

— Ага, новое…

Анель Казимировна аккуратно сложила галифе и повернулась к Виктору.

— Ты не доволен? Может быть, даже осуждаешь меня?

— Не знаю…

— Матка боска, какая наивность! — всплеснула она руками. — Он не знает, радоваться ему или осуждать! Или я тебя плохо кормлю?

Нет, еда всегда хорошая. Но все равно резануло это выражение — «кормлю тебя». Не думал Виктор, что ему могут так сказать. Будто он не работает, будто он иждивенец!

Анель Кизимировна, похоже, поняла, что обидела Виктора, шагнула к нему, положила свои полные руки ему на плечи и зашептала:

— Или нам с тобой с голоду умирать? Что я умею делать? Я просто жена. Жена человека, которого сейчас нет дома. Или ты пойдешь и зарегистрируешься на бирже?.. Не советую: во-первых, безработных босяков полно, а во-вторых, как ты скажешь, кто ты и откуда? Гестапо имеет зоркие глаза и железные руки. Или не знаешь, что каждую ночь за Пиной расстреливают тех, кто подозрителен?

Чего не знал, того не знал…

— А я не хочу твоей смерти, — продолжала Анель Казимировна. — Я полюбила тебя, как сына. — Она привлекла его к себе, тут же оттолкнула и сказала спокойно, с обычной деловитостью: — Это все мы с тобой продадим и будем жить без гестапо… Между прочим, я уже выправила тебе вид. По нему ты значишься моим племянником, который перед войной приехал в гости из Смоленска… Сто злотых отдала бургомистру!.. Сегодня выучи все, что я для тебя придумала: в городе начались обыски и облавы, вдруг и к нам нагрянут.

Бургомистр… Злотые… Выправила вид…

Как все это дико!

— Между прочим, можешь всем говорить, что твои родители — известные в прошлом богачи Капустинские, а ты их прямой наследник. Чистокровный польский шляхтич.

— Какой же я поляк, если ни одного польского слова не знаю?

— А откуда ты можешь знать родную речь, если ребенком был оторван от родителей и воспитывался в большевистском детском доме?.. Так и говори всем, кто будет спрашивать.

Остаток дня Анель Казимировна была внимательна и ласкова к Виктору, и он оттаял, заставил себя поверить в то, что она действительно любит его, как сына.

А вечером, когда солнце уже село, залив небо багрянцем, она предложила:

— Пойдем на Пину? Она, разумеется, не Висла, но тоже хороша.

И вот они, как всегда, она — чуть впереди, пошли к реке. Пошли мимо маленьких домиков, притаившихся за плотными заборами, и мимо серой стены монастыря, подернутой плесенью. Виктора удивили безлюдность улицы и полицейские патрули на перекрестках. Но он не придал этому значения: многое было непонятно и непривычно в этом городе, который до 1939 года жил по законам панской Польши.

Вдруг Анель Казимировка тихонько ахнула, остановилась и даже прижалась спиной к Виктору, словно искала у него защиты. Она смотрела на площадь. Посмотрел туда и Виктор.

На багровом, будто залитом кровью, небе четко вырисовывалась виселица с двумя повешенными. Около них, если не считать полицейского, не было ни души.

— Матка боска, защити и помилуй, — простонала Анель Казимировна, сжала руку Виктора и потянула его в переулок. Но полицай, мерзко осклабившись, сказал:

— Только через площадь, мадам…

Они пошли по безлюдной площади. Каблуки туфель Анель Казимировны стучали невыносимо громко. Так же громко билось и сердце Виктора. Казненные, как при царе… Кто они? За что их лишили жизни?

Но он так и не осмелился подойти к виселице и прочесть приговор, белевший на столбе.

От площади Анель Казимировна почти бежала, а дома молча прошла в спальню и, обессилевшая, упала на кровать, уткнулась лицом в кружевную накидку, прикрывавшую пирамиду подушек.

Виктор вышел на крыльцо, сел на его верхнюю ступеньку. Кровь уже давно схлынула с неба, и теперь оно висело над землей черное, угрюмое.

Город притаился, будто вымер. Только на станционных путях жалостливо вскрикивал маневровый паровоз.

Опять в голову полезли мысли о том, что у него, Виктора, все как-то неладно получается. Фашисты напали на родную землю, прошли по ней сотни километров, а он, комсомолец Виктор Капустин, и пальцем не шевельнул, чтобы помешать их победному шествию. Носит воду, подметает двор, вскопал клумбу… Будто смирился со своей судьбой, будто и не волнует, не гнетет его то, что с каждым днем враг все ближе подбирается к Москве.