Геннадий Семенихин - Жили два друга

– Сергей Кузьмич, – потребовал он внимания, – у меня есть к вам одна просьба.

– Говори, пожалуйста, я тебя слушаю.

– Сергей Кузьмич, у меня жена в больнице и в очень тяжелом состоянии. И я бы очень вас попросил.

– О чем бы ты меня попросил, мой чародей-летчик, – доверительно засмеялся Батурин. – Если ваша жена похожа хоть капельку на Фатьму Амиранову, я готов на все.

– Нет, она лучше! – выкрикнул Демин. – Лучше и красивее. И зовут ее вовсе не Фатьма, а Зарема.

– Автору виднее, – доброжелательно усмехнулся Батурин. – Но, чего ты хотел?

– Если бы пятьсот рублей, Сергей Кузьмич, – отчаянно выпалил Демин.

Батурин иронически поглядел на Оленина.

– Эка хватил, – произнес он совершенно серьезно, с помрачневшим лицом. – Да разве такой суммой прорехи быта залатаешь, милый человек? Пятьсот рублей мы тебе с Виталием Федоровичем не сходя, как говорится, с места наберем. – Он нажал на кнопку звонка, вделанную в письменный стол, и тотчас же вошла в кабинет секретарша. – Оленька, сколько печатных листов в рукописи этого молодого человека?

– Пятнадцать с половиной.

– Так вот, Оленька, сей молодой человек находится не в очень веселых материальных обстоятельствах.

Поэтому немедленно договор, шестьдесят процентов гонорара, и чтобы сразу все это перевели.

Секретарша удалилась, а Батурин торжественно стал подсчитывать. Он любил окрылять молодых, если эти молодые были талантливыми. Капитан запаса, стоявший перед ним, по его глубокому убеждению, относился к племени таковых.

– Значит, на первый раз вы получите около девятнадцати тысяч рублей. Сберкнижка у вас при себе и, я надеюсь, на ней не миллион?

– Один рубль, Сергей Кузьмич, – безо всякой интонации ответил Демин, у которого от неожиданности происходящего все поплыло перед глазами.

– Ну и вот, – обрадовался Батурин, иного ответа не ожидавший. – Идите и немедленно продиктуйте Оленьке номер счета, а потом сразу в больницу к своей Фатьме Амирановой и не давайте ей никогда бросаться в огонь.

– Не дам, Сергей Кузьмич, я за нее сам сто раз брошусь.

Демин назвал последующую неделю своей жизни неделей восхождения. Словно оглушенный, бродил он по городским улицам и думал, думал. Он вспоминал, как в сберегательной кассе молодая, бедно одетая контролерша с худеньким миловидным лицом даже руками всплеснула:

– Боже мой! Да ведь вам столько денег перевели.

– Я из них половину должен отослать, – как бы оправдываясь, сказал Демин, – отослать матери погибшего друга. Клятву такую в свое время дал…

Из сберкассы он отправился в «Гастроном». Там он накупил фруктов, конфет, фруктового сока. В парфюмерном магазине взял большой флакон духов «Красная Москва» и на такси поехал в больницу.

Дрожа от озноба, Зарема лежала на койке под стареньким шерстяным одеялом. Нездоровый румянец жег ее щеки. Демин уселся рядом и стал выкладывать содержимое свертков на тумбочку. Она с любопытством переводила взгляд с одного пакета на другой, а пестрая коробка конфет привела ее просто в ужас.

– Уй, Коленька! Откуда у тебя все это?

Оп наклонился, щекой прикоснулся к ее горячему лицу.

– Ну а на твоем фронте как, Заремка?

– Ты понимаешь, – виновато улыбнулась она, – это я простудилась немножко… Доктор говорит, что надо бы провести еще одну пенициллиновую блокаду.

По где взять пенициллин? Ампулы такие дорогие.

– Будут ампулы, Зарочка.

– Гляди, какой Ротшильд, – тихо засмеялась она. – Отвечай, презренный, откуда взял деньги?

– Так… заработал… скоро узнаешь.

– Надеюсь не из уголовной хроники, – развеселилась она.

Ночью ему приснился сон. Будто садятся они с Пчелинцевым в самолет и Леня, прежде чем скрыться в своей кабине воздушного стрелка, укоризненно качает головой.

– А все же это не по-честному, командир. Повесть написал я, а вышла она под твоей фамилией. Как же это, командир, а?

– Но ведь это же ради Заремы, Леонид. Ради нее, понимаешь! – пытается крикнуть Демин и не может.

Как-то по-особенному громко ревет мотор ИЛа, и слов нельзя разобрать. Он лишь видит, как шевелятся губы Леонида. Тогда он решает: взлетим и будем продолжать разговор по СПУ. Он трогает ручку управления, но самолет стоит на месте и гудит – громко, долго, надоедливо. Демин, открыв фонарь, встает на пилотское сиденье и машет оттуда воздушному стрелку. Пчелинцев тоже встает. Черные продолговатые глаза наполняются болью.