Альберт Мальц - Крест и стрела

— Очень разумно, герр комиссар, — смиренно пробормотал Фриш. — По-моему, ваша логика неуязвима.

— Да, — вздохнул Кер. — Беда в том, что не всегда приходится иметь дело с интеллигентными людьми. Другие могут этого и не понять.

Фриш сочувственно кивнул.

— Ну что ж, — опять вздохнул Кер, — пожалуй, это все, пастор. — Он встал и обошел вокруг стола; Фриш тоже поднялся со стула. — Знаете, пастор, — прошептал Кер, — должен вам сказать, я весьма сожалею, что вам пришлось провести два года в концлагере. Я знаю, как это было тяжело. — Он поглядел на Фриша сверху вниз с соответствующим выражением сочувствия.

— Быть может, герр комиссар, — тоже шепотом ответил Фриш, — быть может, я обрел там более верное понимание бога и рода человеческого. Но было действительно трудно. И я очень благодарен вам за сочувствие.

Кер стиснул его локоть.

— Я не из тех, кто повернулся к богу спиной, — зашептал он. — Я хочу, чтобы вы это знали. — Откашлявшись, он продолжал уже более громко: — Между прочим, если вы услышите что-нибудь, что может мне помочь, я сделаю все возможное, чтобы стереть это темное пятно с вашей биографии. Можете рассчитывать на меня. Я веду честную игру.

— Благодарю вас, благодарю вас, — смиренно сказал Фриш. — Буду держать ухо востро. Если хоть что-нибудь услышу, сейчас же прибегу к вам, герр комиссар. — А про себя добавил: «Лицемер! Ты лет тридцать и не вспоминал о боге».

Кер снова пожал его локоть, закивал и заулыбался, довольный своей хитростью, и Фриш вышел из кабинета. И в то время, как оплот государства, как всерьез думал о себе Кер, усевшись за стол, принялся усердно штудировать личные дела каждого заводского рабочего, отбывшего срок в концлагере, — ему предстояло допросить всех до одного, — бывший пастор медленно возвращался в свой цех. Кер, конечно, никогда не узнает об этом, но благодаря ему пастор пережил самое радостное мгновение в своей жизни. Однажды, несколько лет назад, на кафедре маленькой церкви Фриш почувствовал такую же всепоглощающую радость, но она была смешана со страхом. А в тот день, когда он вышел из концлагеря, сердце его на секунду преисполнилось гордостью — все же он одержал победу. Но сейчас его радовало не собственное мужество, не своя победа, а нечто гораздо большее — душа человеческая. И после долгих лет поисков и горечи, отчаяния и мук Фриш понял, что наконец, благодаря поступку рабочего по имени Вилли Веглер, он нашел смысл человеческого существования на этой земле. Теперь-то, теперь он знал, что вновь обретет и бога, которого тоже потерял. Ибо, перестав понимать Человека, он перестал видеть лик божий. Это случилось после одной мрачной, холодной ночи в беспредельном одиночестве, когда он ползал на четвереньках под яркими фонарями вокзала… и по приказу божьих созданий лаял по-собачьи…

5 часов утра .

Когда дежурная эсэсовская машина с шумом подкатила к небольшому домику, где жил директор завода Эдмунд Кольберг, дверь открылась и на пороге показался сам хозяин. Лицо у него было небритое, заросшее, поверх мятой пижамы он накинул купальный халат. С нескрываемым раздражением он кивнул вышедшему из машины Баумеру и быстро скрылся в доме, оставив дверь настежь, как своего рода холодное приглашение войти. Баумер захохотал. Обернувшись к комиссару Керу, он тронул его за плечо и зашептал:

— Вот вам, Кер! Видите, с чем приходится бороться партии. Целая прорва производственных выродков, биржевых выродков, финансовых выродков! Этот — производственный выродок. О, я отдаю ему должное — свое дело он знает отлично. Но что было бы с ними, если б не партия, а? Перерезали бы друг друга из-за жалких крох в отсталой Германии! Мы поднесли им на блюдечке всю Европу — сосите из нее мед в свое удовольствие, — и что же? Они считают, что сами все это устроили. Поглядите на него — сердится, что я поднял его с постели на два часа раньше. И ведь знает, что я приехал по партийным делам. Политика его не интересует, этого выродка. Или же он считает, что может руководить политикой лучше партии!.. — Баумер плюнул и покачал головой с горькой насмешкой. — Что ж, пошли в дом, — сказал он.

Баумер зашагал к открытой двери; Кер, спокойно улыбаясь, последовал за ним. Домик Кольберга, маленький, всего в четыре комнаты, был выстроен наспех, как все дома вокруг завода. Но в виде компенсации за лишения военного времени — ведь человек, занимающий такое положение, привык жить гораздо комфортабельнее — домик был поставлен на самом краю заводского участка. Он уютно расположился в роще из вязов, вдали от грохота, сопровождавшего рождение танков, и был защищен от подвыпивших нарушителей тишины круглосуточной охраной из эсэсовцев.