Альберт Мальц - Крест и стрела

— Он был разозлен?

— Если и был, то не показал виду, герр комиссар. Дело в том, что Вилли дружил со всеми. Его любили. Он был всегда тихий, не очень разговорчивый, но судя по всему — порядочный человек. Его все уважали и потому еще, что он работал у парового молота. Что и говорить, это работа для двадцатилетнего парня с железной выдержкой, а не для человека, которому за сорок. Но Веглер отлично справлялся и никогда не жаловался. Говоря по правде, если вы меня спросите, что за человек Веглер, я отвечу: типичный немецкий рабочий…

— Типичные немецкие рабочие не устраивают диверсий, — перебил Кер. — Черт возьми, Келлер, тут завелась какая-то червоточина, и мы должны уничтожить ее начисто. Как можно называть Веглера типичным немецким рабочим?

— Простите, герр комиссар, — осмелился Келлер, — но спросите кого угодно, и каждый скажет вам то же самое. В конце концов, почему Веглеру дали крест? Потому что…

— Знаю, знаю! Все знаю про этот проклятый крест, — снова перебил его Кер. — Веглер был примерным немецким рабочим — я уже это слышал. Но он устроил диверсию, значит был не тем, кем казался, так ведь?

Келлер беспомощно пожал плечами.

— Это какая-то загадка, герр комиссар. Я не могу опомниться от удивления.

— Ладно, будем рассуждать научно, так легко мы не сдадимся. Вероятность номер три: Веглер был английским агентом… На это я сам могу ответить. Никаких доказательств. Мы уже обсуждали этот вопрос со всех сторон. Абсолютно никаких доказательств. Верно?

— Боюсь, что так, герр комиссар.

— Номер четыре… Слушайте внимательно… Если я произнесу слово «виноватый», вы улавливаете какой-нибудь смысл? Мог Веглер чувствовать себя виноватым в чем-то?

— Не улавливаю смысла, герр комиссар.

— Да это и в самом деле бессмысленно, — пробормотал Кер. — Теперь посмотрим. Мы исключили биологию. Мы исключили деньги, потому что только из-за денег он мог стать английским агентом. Мы исключили личные счеты. И нет никаких улик, что у него были подпольные связи… Погодите-ка!.. Этот Фриш из вашего барака, бывший пастор. Что вы о нем скажете?

— Я слежу за ним, как коршун, герр комиссар. Никогда ни одного подозрительного слова, ни одной подозрительной мысли.

— Ничего не доказывает. Само собой, при вас он будет осторожен.

— Но я следил и за тем, что он говорит другим. Пока что могу сказать одно: пометка гестапо на его личном деле — «считать исправившимся» — верна. — Келлер не случайно сослался на резолюцию гестапо. Как и крест Веглера, она служила для него защитой.

— Какая же связь была у Веглера с Фришем? Они часто встречались? Дружили?

— Решительно нет, герр комиссар.

— Вы уверены?

— Уверен, потому что они работали в разных сменах, герр комиссар. Веглер возвращался, Фриш уходил. Они могли бы встречаться только по воскресеньям, но в последние месяцы Веглер все свободное время проводил на ферме у этой женщины.

Кер вздохнул.

— Значит, и это не подходит. — Он исподлобья взглянул на Келлера. — Постарайтесь припомнить: быть может, за эти семь месяцев вы замечали за Веглером что-нибудь, что могло бы навести на подозрение?

Келлер, сдвинув брови, на секунду задумался.

— Боюсь, что нет, герр комиссар.

— Он никогда не осуждал никого из руководителей нашей партии?

— Я бы немедленно сообщил об этом.

— И не рассказывал никаких таких анекдотов?

— Нет, герр комиссар. Поверьте, я слежу и за анекдотами тоже!

— Может, вы вспомните, не говорил ли он чего об этой своей женщине такого, что могло бы навлечь на нее подозрение?

— Нет. Дело в том, что он почти никогда о ней не говорил.

Кер помолчал.

— Вы сказали, что он вообще был неразговорчив. Значит, он — скрытный человек?

— Нет, герр комиссар, это не так. Просто тихий. Должен вам сказать, что я слежу и за этим. То есть я бы сообщил не только если бы человек говорил не то, что следует, но и если бы он не говорил того, что следует и когда следует, например «Зиг хайль!» в конце собрания, или не выражал одобрения, когда по радио сообщают о победе. Понимаете, герр комиссар?

Кер кивнул.

— Значит, и тут ничего нет?

— Нет, герр комиссар. Веглер всегда вел себя патриотично.

— Понятно… Вы говорите, что видели его вчера?

— Почти мельком. В обеденный перерыв я зашел за чем-то в барак, Веглер лежал на кровати. Сказал, что ему нездоровится.

— И больше он ничего не сказал?

— Нет. Я поздравил его с наградой, и мне нужно было уходить. Конечно, я спросил, почему он не на работе. Он сказал, что Баумер… простите, арбейтсфронтфюрер Баумер… разрешил ему уйти.