Шамиль Ракипов - О чём грустят кипарисы

Благодаря подпольщикам удары советской авиации по фашистским военным кораблям и транспортным судам, по воинским эшелонам, складам были эффективными. В дневнике Василия Ревякина есть такая запись:

«С наступлением вечера ждали своих. Прилетели точно, не опоздав ни на одну минуту. Фашисты, как побитые собаки, в панике разбежались по укрытиям. Бомбы сброшены удачно. На вокзале попали в эшелон с войсками и техникой, на Историческом бульваре разбили зенитки, у Графской пристани потопили большой пароход. Оккупантов не узнать. Дух упавший…»

По приказу Гиммлера в Севастополь прибыла группа опытнейших гестаповцев со сворой провокаторов. Им удалось разгромить одну группу подпольщиков, которая действовала в судоремонтной мастерской. Арестованных подвергли чудовищным пыткам, но своих товарищей, оставшихся на свободе, они не выдали.

С севера и востока к Севастополю стремительно двигались советские войска, с каждым днём слышнее становилась артиллерийская канонада. И в эти дни в рядах подпольщиков объявился иуда. Он сообщил немцам, где находится типография, назвал всех членов организации, которых знал. Много дней и ночей гестаповцы истязали Ревякина и его друзей, задавая одни и те же вопросы: «Где находится рация? От кого получали задания? Кто из подпольщиков остался на свободе?» Герои-севастопольцы молчали. А борьба продолжалась: в городе появлялись листовки, рация, укрытая в горах, точно по расписанию выходила в эфир.

14-го апреля 1944 года, когда бои шли на дальних подступах к Севастополю, узников повели на расстрел. По сигналу Ревякина они разом бросились на палачей, и все погибли.

«Сколько прекрасных людей, подлинных героев, погубили эти ничтожества, предатели, которым лучше бы не родиться на свет, — подумала я. — Надо карать их беспощадно, чтобы другим неповадно было. Многое можно простить, но не предательство».

Мы приземлились на рассвете после седьмого вылета — ещё одна максимальная крымская ночь позади. Перед глазами — горящие катера, транспорты, баржи, разбитые самолёты в канонирах, груды искорёженных автомашин.

«Самые удобные минуты для немецких лётчиков, — размышляла я, сидя в кабине. — Для нас уже светло, для дневных полётов ещё темно. И с Сапун-горы аэродром не виден — дым, пыль, темень».

— Слетаем ещё? — спросила я штурмана. — Наверно, сейчас немцы выкатывают самолёты из капониров. Понимаешь — пауза. Не такие они дураки, чтобы не воспользоваться этим.

— Конечно, слетаем. Если, сидя в Севастополе, они упали духом, то на Херсонесе тем более. Надо бить их без пауз, без передышки. Зарылись, как кроты, в землю, упиваются шнапсом, а воды нет.

Выслушав мой рапорт, Бершанская сама предложила:

— Сделаете ещё один вылет?

— Сделаем.

— Очень прошу, будьте внимательны…

На мыс Херсонес мы заходили со стороны моря.

— Какой-то предмет но курсу справа, — доложила Валя. — Брошу САБ.

Это была подводная лодка. От мыса к ней шёл катер, но неожиданно круто отвернул в сторону. Лодка погружалась: нас услышали.

— Бей, — крикнула я, отжимая ручку управления от себя. — Залпом!

Рванули взрывы, катер шмыгнул в Казачью бухту и скрылся в камышах. Валя, перегнувшись через борт кабины, молчала.

«Если бы знать, — подумала я, — выключила бы мотор, заранее спланировала».

— Рубка была ещё над водой, — заговорила наконец Валя. — Бомбы взорвались справа и слева от неё, как по линейке. Потопили или нет?

Я пожала плечами.

— Во всяком случае, помяли, — продолжала Валя. — И заставили кого-то вернуться на берег. Подлодка больше сюда не сунется. Может быть, завтра, если уцелела. Давай прилетим в это же время, подкрадёмся. Катер выследим.

На аэродроме — три повреждённых транспортных самолёта, никаких перемен. Возможно, мы опоздали. Валя сбросила термитные бомбы, легли на обратный курс.

У основания мыса — свалка автомашин и трупов. Немцы давно уже не хоронят убитых. Настоенный на трупах воздух вызывает тошноту.

Со стороны Сапун-горы и Малахова кургана по немецким позициям ударили «катюши», потом заговорила тяжёлая артиллерия. Мыс Херсонес, казалось, разлетается на куски.

— Артподготовка, — сказала Валя, — Будет штурм. Последний, решительный.

«Вряд ли, — мысленно возразила я штурману. — Какой смысл посылать людей в лобовую атаку, когда можно добить эту группировку огнём артиллерии, танков, авиации? Всё равно немцы долго не продержатся».

Канонада неожиданно прекратилась. «Значит, штурм, — огорчилась я. — Торопятся генералы. И такая короткая артподготовка. Непонятно».