Константин Симонов - Двадцать дней без войны

Делать было действительно нечего, оставалось ехать.

– Зачем это он меня вдруг вызвал? – спросил Лопатин, когда они с Губером сели в машину.

– Раз вызвал, значит, понадобились ему. Мне приказали, чтоб сам вас в ЦК доставил. Ничего не имеете против?

– Не сердитесь на меня за тот разговор по телефону, ладно? – сказал Лопатин.

– За тот разговор не сержусь. А что про свой орден не сообщили, сочли меня мелким человеком, – обижен, не скрою. Если б сказали, хотя и скромно, обмыли бы у меня дома. Все же в одной газете работаем.

– И за это. Не прав перед вами. А откуда вы узнали?

– Оттуда же, откуда и всегда. От редактора. К вашему сведению, когда кто-нибудь в редакции орден получает, он всем прочим дает по телеграмме, чтобы знали, завидовали и старались. Нате вчерашнюю газету, самолетом пришла. Посмертная корреспонденция Хохлачева напечатана.

Лопатин взял газету и увидел на четвертой полосе напечатанную подвалом корреспонденцию, о которой шла речь. Значит, Хохлачев еще раньше, до гибели, летал на штурмовку и, уже написав корреспонденцию, полетел еще раз… Фамилия была в рамке, но о смерти – как погиб – ничего не было. Слишком много людей каждый день умирает на фронте – если про всех печатать, заняло бы все четыре полосы. И для своего не стали делать исключения. Правильно, конечно. Только под корреспонденцией поставили дату, когда была написана, и пометку: «Задержана доставкой».

– Машина за вами придет второго, в десять ровно, – сказал Губер. – Билет у вас. Место верхнее. Но вагон, думаю, будет неполный. Оттуда, от Красноводска, всегда набито, а туда, до конца, до Каспия, последнее время мало кто едет. Главным образом, гражданские; влезают и вылезают по пути.

– А вы много ездили по этой дороге? – спросил Лопатин.

– Ездил, но не так много. Округ-то необъятный – целая страна.

– А зачем теперь во Фрунзе?

– В пехотное училище. Первого будет выпуск, приказано дать заметку. Ваше дело – воевать, наше – ковать кадры, – усмехнулся Губер.

Они вышли у здания ЦК; Губер довел Лопатина до дверей и остановился:

– Пропуска вам не надо, пропустят по документу. Обратно на киностудию доставят. А я откланяюсь. Иначе на поезд не успею.

– Значит, Новый год – во Фрунзе, без семьи? – спросил Лопатин.

– Выходит, так. Но, откровенно говоря, жена не против этой командировки. Есть от нее задание – по дороге во Фрунзе на станции Мерке, пока поезд стоит, сахару для ребят купить. Там сахаром торгуют, и сравнительно дешево. Можно было бы сменять, говорят, за вещи больше сахару получишь, чем за деньги, но форма этого не позволяет! Жена здесь продала отрез на шинель и сапоги на толкучке и с собой деньги дала. У меня ведь кроме того сына, о котором рассказывал, еще двое – трех и двух лет. Не говорил вам?

– Не говорили.

– Первая жена умерла, а на второй поздно женился, под самую войну.

Кабинет, в который вошел Лопатин, был похож на другие такие кабинеты, где ему приходилось бывать во время довоенных поездок. Только больше, чем обычно, стояло телефонов и на письменном столе, и на длинном, для заседаний.

У дальнего конца этого очень длинного стола сидели два человека. Когда Лопатин вошел, они поднялись ему навстречу. Оба были в полувоенном. Один, бритоголовый, невысокий, но из-за неимоверной ширины в плечах и тяжести всей фигуры казавшийся все равно огромным, был узбек, второй, в роговых очках, – русский.

– Здравствуйте, товарищ Лопатин, – сказал узбек, сделав несколько шагов навстречу Лопатину, и обеими своими тяжелыми, очень большими руками потряс его руку и отпустил.

Русский, в очках, выступив из-за спины Юсупова, коротко и крепко тряхнул руку Лопатину и назвал свою фамилию, имя и отчество. Фамилии Лопатин не расслышал, а имя-отчество запомнил: Сергей Андреевич.

– Садитесь.

Юсупов сделал округлый жест рукой. Фигура и лицо у него были тяжелые, мощные, а движения легкие, округлые.

Лопатин присел к столу, на котором кроме телефонов стоял поднос с чайником и несколькими пиалами.

– Будем пить чай, – сказал Юсупов и, взяв чайник и пиалу, потонувшую в его огромной руке, налил в нее немножко чая, открыв крышку чайника, вылил чай обратно, еще раз налил и еще раз вылил обратно и только на третий раз, налив пиалу до половины, поставил перед Лопатиным.

Он делал все это традиционно-неторопливо, словно сидел с гостями в узбекской чайхане. После Лопатина налил русскому в очках, Сергею Андреевичу, и последним – себе.

– Пьете зеленый чай?