Анатолий Баяндин - Отчаянная

Девушка кусала губы, до боли в пальцах сжимала тесемку санитарной сумки.

А танк все ближе и ближе.

— Что же делать? Что? — услышала она возле себя. И это надрывное «что» подбодрило Аню. Она мельком взглянула на солдата — это был веснущатый молодой сержант, почти мальчишка — и он… держал в руках противотанковую гранату.

— Подожди! — крикнула девушка и со всех ног бросилась к Алехину.

Алехин уже протягивал руки, как утром, когда помог ей выкарабкаться из траншеи. Аня схватила его руки и, почти не останавливаясь, повернула обратно, таща раненого связиста волоком. За спиной — это девушка ощущала всем телом — скрежетал танк, с каждой секундой сокращая расстояние. Танкисты по-прежнему не стреляли. Алехин молчал. «Молчи, Алеха, молчи… Я сейчас, я сейчас», — задыхаясь, шептала девушка.

Впереди Аня заметила чернеющую пасть воронки. «Успею или нет? Успею или нет? Надо успеть, успеть. Ведь Захаров успел, он успел, он успел…»

А танк все ближе, все ближе. Вот уже сухое горячее дыхание раскаленной брони обдает затылок, рокот мотора вползает в уши, до боли сжимает сердце. Кто-то выбегает ей навстречу. Аня узнает Давлетбаева. Он хватает Алехина за рукав — и через несколько шагов все трое укрываются в воронке.

Взрыв, скрежет — и наполняющая душу тишина. Алехин разыскивает руку девушки, крепко жмет ее пальцы.

— Отчаянная душа! — шепчет он и теряет сознание.

Аня смотрит на бледное лицо солдата, и на ее глазах выступают слезы.

Спустя четверть часа Шкалябин сидел на блестящей полосе рельса и носовым платком стирал со лба струившуюся змейку крови. Возле насыпи были разбросаны трупы гитлеровцев в сизых мундирах. А внизу, в десяти метрах от огромной воронки, накренившись на левый бок, стоял подбитый сержантом Крыжановским фашистский танк. Лейтенант смотрел на зеленый клинышек перелеска, откуда должны были появиться разведчики, и ждал.

Солнечный луч еще раз скользнул по верхушкам деревьев и погас. Надвигалась ночь.

Прорвав оборону противника, армия форсировала Западный Буг и перешла государственную границу Советского Союза с Польшей. Приветливые поляки встречали русских полными корзинами спелой до темного отлива вишни, кувшинами молока, караваями ситного хлеба и бойким говорком незнакомой речи. Но почти каждый русский солдат улавливал смысл сказанного, чувствовал родство языков, родство нации. В солдатском разговоре стали появляться польские выражения, вроде «вшиско едно» или «добже, пан».

Аня привыкала к походной жизни. Никогда еще ей не доводилось так много ходить. Большие переходы изнуряли силы, она натирала пятки, пот и грязь разъедали тело. Белое лицо девушки загорело и стало таким же бронзовым, как у солдат, веснушки вокруг носа походили на ржавые пятна, гимнастерка окончательно выгорела, сапоги стоптались.

И чем больше уставала Аня, чем больше жгло ссадины на подошвах, тем легче становилось на душе, тем спокойнее билось сердце. Старые раны зарубцовывались и, если не забывались совсем, то, по крайней мере, делались безболезненными, неощутимыми.

За ней уже прочно закрепилось немного смешное и очень теплое — Отчаянная. После случая с Алехиным Отчаянная стало вторым именем девушки. Никто из солдат не знал, что она пережила, когда за ней гнался вражеский танк. Только Шкалябин, вероятно, догадывался, но за последнее время он стал молчаливым и ни о чем не расспрашивал ее. «Он тоже сильно устает», — думала Аня.

Алехина в тот же вечер отправили в тыл. Когда его положили на носилки, он отослал от себя санитаров, подозвал Пашку, который возвратился в роту целым и невредимым, и попросил его наклониться к нему. Пашка повиновался — и тут же был схвачен сильной рукой Алехина за воротник шинели, после чего раненый спокойно, но внушительно больше прошипел, чем проговорил:

— Ежели с девкой что-нибудь случится по твоей вине — берегись! Разыщу, хоть на том свете разыщу!

— Да что ты, Алеха, разве я… — пролепетал Пашка.

— Я еще вернусь! Помни это! — грозно предупредил раненый.

— Алеха, друг, будь спокоен! — твердо заверил связиста Пашка. — Я и сам не меньше твоего беспокоюсь о ней.

— Ну смотри… — сказал Алехин и, успокоившись, запел:

Солдаты пожали друг другу руки, и раненого унесли.

Пашка держал данное Алехину слово. В роте еще находились охотники посудачить по адресу Ани. Если Пашка слышал такие разговоры, он выжидал, когда виновник оставался один, и задавал ему «тон»: