Василий Быков - Полюби меня, солдатик...

– Прошу прощения, фрау. Там – морд, понимаете? Ферштейн? Доктор Шарф унд фрау.

– Доктор Шарф! – ужаснулись женщины. – Морд?

– Ну. Убиты. И девушка, фроляйн.

Они негромко переговорили между собой, а я в который раз за войну пожалел, что когда-то без должного внимания относился к немецкому языку. Языку врагов.

Усердствовал по другим школьным предметам, а в том, который больше всего понадобился на войне, преуспел не слишком. Теперь стоял и молчал.

– Гер официр, кирхэ! Кирхэ, ферштейн? – обе враз стали показывать за угол соседнего дома.

Кажется, я их понял – надобно в кирху, позеленевший шпиль которой торчал вдали между уцелевших крыш. Еще не веря, что мне помогут, я побрел туда по переулкам. И в самом деле, спустя полчаса вышел к каменной ограде-стене. Поодаль высились старые, в узловатых сучьях деревья, и за неширокой аркой стал виден вход в кирху. Была она не очень большая, старая и какая-то очень мрачная с виду. С непреодоленной робостью я вошел вовнутрь, полумрак и прохлада тотчас объяли меня. В конце прохода между скамьями горело несколько свечей и слышалось тихое, вполголоса, пение. Ступив из-за колонны еще несколько шагов, увидел группку людей, стоявших возле открытых гробов, за ними с молитвенником в руках покачивался в молитве священник. Я догадался, что тут отпевали покойников, цивильных или военных, не было видно. Наверно, заметив постороннего, откуда-то сбоку появился человек в черном и вопросительно остановился передо мной.

– Святой отец, – дрогнувшим голосом сказал я. – Там морд! Доктор Шарф...

– Доктор Шарф? – переспросил священник, как мне показалось, чересчур спокойно. – Морд?

– Морд, – сказал я. – И девушка, фроляйн.

– Фроляйн? Драй морд?

– Драй морд.

Привычным движением двух пальцев священник обозначил крест на груди и что-то объяснил мне, хотя я и не понял что. Немного погодя догадался, что он предложил подождать. Я вышел из угнетающего полумрака кирхи и в который раз пытался понять – кто? Кто их убил – хозяев и девушку? Или они – случайные жертвы преступления, или налицо определенный преступный замысел? Может, виною всему привлекательный с виду коттедж? В недобрый час, наверно, получили его в наследство несчастные Шарфы. Хотя, подумав, нетрудно было догадаться, кто мог это сделать. Подобное случалось и не только на австрийской земле. В прошлом году на формировке под Луцком перед строем полка расстреляли двоих из транспортной роты. Они, вволю повеселившись, изнасиловали на хуторе женщину, убили ее сына-подростка. Правда, те не грабили, по-видимому, там нечего было грабить. Тут же появилась такая возможность и нашлись люди, готовые воспользоваться ею. Тем более в логове врага, где все позволено.

Бедная Франя! Спасалась от войны в Европе, но именно в Европе война и настигла ее. И убила. Но почему именно ее? Я же имел больше оснований для гибели, а вот жив.

В кирху прошли еще две женщины в черных шляпках с вуалями, удивленно поглядели на меня, как на существо, мало уместное в Божьем храме. Я и сам ощущал собственную тут неуместность, но я ждал. На какую-то обходительность, конечно, рассчитывать не приходилось. Хотя здесь не знали конкретно, кто учинил разбой в особняке доктора Шарфа, но, пожалуй, тоже догадывались. А может, и подозревали. Потому я терпеливо ждал возле кирхи. Когда уже почувствовал, что ожидание мое затянулось, откуда-то из переулка к арке подъехала фура. Два битюга, едва переставляя толстые ноги, покорно остановились напротив. С плоской платформы-фуры соскочил человек со свежевыбритым лицом, в синем берете на голове. Увидев меня, что-то замычал, замахал руками, и я догадался, что это – немой.

Из кирхи вышел священник, который уже разговаривал со мной.

– Он привозит вэрсторбэнэ [1]кирхе бегрэбен [2], – сказал он.

На этот раз я понял его и вышел из-под арки. Немой, понукая лошадей, встряхнул ременными вожжами, и мы двинулись вдоль ограды. Я шел впереди, фура все время отставала. Наверно, я поспешал, а неповоротливые битюги не могли быстрее.

Все-таки мы добрели-доехали до злосчастного коттеджа. Тут все было по-прежнему, похоже, никто сюда не входил. Остановившись перед Франей, я приподнял скатерку. Увидев мертвое тело девушки, немец сдавленно вскрикнул, потом заговорил-замычал что-то, замахал руками, выражая тем жалость и возмущение. Я жалость и возмущение, как мог, подавлял в своей душе, обнаруживать их уже не имел силы. Вдвоем мы бережно положили убитую на скатерть и, слегка завернув ее, понесли на фуру. Тут уж я не мог сдержать слез, заплакал, не стесняясь немого. В который раз я проклинал все на свете, и себя в том числе. Зачем было оставлять ее здесь, надо было взять с собой. Но – неудобно было, постеснялся ребят, комбата, смершевца. Теперь вот не стесняюсь. Никого. Да что толку... После Франи таким же способом, на той же скатерти перенесли в фуру длинное тело доктора Шарфа и его фрау. На широкой фуре места хватило для всех. Немой прикрыл скатертью убитых, и мы двинулись тем же путем к кирхе. Немой с вожжами шел по одну сторону фуры, я по другую. Нашу печальную процессию провожали взглядами люди, малочисленные жители городка. Я же не смотрел никуда. Брел будто слепой, не замечая ни улицы, ни людей. Померкла для меня и недавно еще радостная победа. Кажется, я выпал из времени и перестал ощущать себя. Меня обманули. Люди, судьба или война. А быть может, победа, которую теперь праздновали без меня возле реки. Моим же уделом стал другой праздник. Черный праздник беды.