Василий Быков: Стужа

Впрочем, у него, Азевича, все было загодя определено. Первый заход окончился неудачей, надо было начинать следующий. Пока не кончатся силы. Или не грянет погибель.

Такова судьба. Судьба его поколения. Да и народа тоже. Что же еще остается? До конца драться за советскую власть...

Весь тот день Азевич терзался горькими мыслями и ждал тетку. В тревожном ожидании просмотрел все глаза, вглядываясь в щель, раза два вставал, хромая на босую ногу, ходил туда-сюда по свободному пятачку в сарае. Иногда его охватывала тревога: а вдруг она не придет? Или с ней придет еще кто-то? Но она пришла одна, как всегда, тихонько открыла половинку ворот и так же тихо притворила ее.

– Вот ваш сапог. Подбил Кривеня. Говорит, а другой где? Да, говорю, другого нег. Как, говорит, нет? Ну соврала неловко. Пять яиц отдала и еще пять должна осталась.

– Десять просил?

– Десять.

– Ну и шкуродер ваш Кривеня.

– Не шкуродер, он добрый. Выпивает только. Ему бы самогонки, но у меня где же та самогонка? Две курочки только.

Азевич натянул сапог и сразу почувствовал себя увереннее. Если бы только побольше сил. А то даже закружилась голова. Тетка тем временем подала ему узелок с едой.

– Вот, много не клала, чтоб вам тяжело не было. Все-таки после болезни... Ну так береги вас Бог.

Они вышли из ворот и остановились на углу сарая. Уже совершенно стемнело. В белой сутеми лежала околица, по краю ее тянулась заснеженная гривка кустарника. Все-таки он был слаб, шатался от ветра, но менять своего решения не стал. Пойдет. Может, разойдется, в дороге станет полегче. Мороз был небольшой, ночь светлая, может, не заблудится. Местность он немного помнил, насколько ее можно было запомнить в метель.

– Ну, теточка, спасибо тебе!

– И тебе счастливо.

Он слегка обнял ее одной рукой и шатко ступил в снег. Потом, не оглядываясь, пошел возле кустарника, не очень ловко помогая себе палкой. Отойдя, вспомнил, что так и не спросил у тетки ее имя. Оглянулся, но возле сарая никого не увидел. Может, ушла, а может, стояла, невидимая, под черной стеной.

Он, не стесняясь, перекрестился. Наверно, впервые за войну. Даже смутился, потому что не крестился с детства. Ни парнем, ни тем более взрослым, когда работал в районе. Но чувствовал, что теперь было в самый раз – по крайней мере, не помешает. А то и поможет. Ему, и тетке, и всем, кто очутился в беде. Потому как – кто же еще им поможет?

Он далековато уже отошел в ночи от сарая, впереди серели заснеженные заросли ольшаника, когда вдруг услышал какое-то движение сзади и обернулся. По его следам от сарая вприпрыжку бежал большой черный пес. Азевич остановился, поднял палку, но и пес тоже остановился. Не залаял – молча натопырил холку и ждал. Азевич негромко крикнул: «Пошел прочь!» – и замахнулся палкой. Пес не побежал, лишь злобно зарычал на него. Постояв немного, Азевич сделал несколько шагов к лесу, и пес также осторожно пошел по его следам.

«Что делать?» – растерянно думал Азевич. Убегать, спасаться или идти с этим в лес? Или застрелить его? Но стрелять было далековато, а близко пес не подходил – наверно, уже был научен. «Чтоб ты сдох, падла!» – подумал Азевич и достал наган.

С наганом на изготовку, то и дело оглядываясь, он нерешительно пошел к ольшанику. Сзади, не подбегая близко, то бежал, то останавливался Вурдулака. Чего-то ждал от человека.