Игорь Фролов - Бортжурнал N 57-22-10

— Не продашь, — сказал Саттар.

— Посмотрим, — пожал плечами борттехник.

«Тойота» оставила борттехника Ф. и Милого на центральной улице Фараха и уехала.

— Сначала продадим мои конфеты, — сказал Милый, — а потом поторгуемся за твой телевизор.

Конфеты из огромной сумки у Милого забрали прямо на перекрестке. Пока покупатели перегружали товар из сумки в свою тележку, подошли двое мальчишек, покрутились, прося бакшиш, потом схватили с телевизора, который борттехник поставил у ног, полиэтиленовый пакет с документами, запасными предохранителями и шнуром питания, и бросились бежать.

— Их только пуля догонит, — сказал борттехник, глядя, как мальчишки исчезают вдали. Расстроившись, он даже понарошку прицелился из автомата. Покупатели заволновались, быстро заговорили, но никто не двинулся с места. «Кончай», — прошипел Милый, и, скорчив улыбку, сказал:

— Он шутит! Шу-тит! Ха-ха-ха, понимаете?

Потом они долго бродили по Фараху, предлагая телевизор без шнура. Его никто не хотел брать. Качали головами, махали руками. Уговоры найти бачат, укравших шнур, не действовали.

— Понимаешь, Милый, — грустно говорил борттехник Ф. — Меня попросили, а я все испортил — теперь этот телевизор только выбросить.

— Не ссы, прорвемся, — отвечал Милый, весь мокрый от жары. — Русские не сдаются!

Наконец, один дуканщик спросил, работает ли телевизор от автомобильного аккумулятора, и, получив от Милого горячий утвердительный ответ, купил его за четыре тысячи.

— И то дело, — сказал Милый. — Но теперь пора сматываться, пока этот автолюбитель не попробовал его включить.

И они торопливо пошли к резиденции советников, где их уже ждал экипаж ведомого.

Вечером, борттехник Ф. прибавив к вырученным четырем тысячам свои три, пошел отдавать деньги. Волнуясь, постучал в дверь комнаты. Открыла Света, улыбнулась, пригласила войти.

Она была в белом кимоно с журавлями. Комната на двоих, занавески перед кроватями, столик, накрытый скатертью, мягкий свет двух настенных бра — и головокружительный запах чистого жилья, в котором обитает женщина.

Борттехник был поражен контрастом между этой комнатой и той семиместной казармой, в которой он пребывал уже год. Совсем другой мир хлынул в душу, размягчая ее, и борттехник понял, что, живя здесь, он не смог бы воевать.

Отдал деньги. Света поблагодарила, не глядя, положила их на тумбочку, и сказала:

— Попьете с нами чаю? Мы как раз собирались…

Из-за перегородки, отделяющей кухню от комнаты, вышла ее соседка по комнате — тоже официантка — с чашками в руках, лукаво поздоровалась с гостем.

— Спасибо, — сказал он, собираясь согласиться, и неожиданно для себя проговорил: — Как-нибудь в следующий раз. — И тут же соврал: — Я сейчас в наряде, нужно стоянку сдавать караулу…

Они тепло попрощались. "Будем ждать", — сказали женщины, и он обещал прямо завтра…

Он очень боялся этого завтра, и, видимо почуяв испарения его трусливой души, бог назавтра прислал борт на Ташкент, на котором старший лейтенант Ф. убыл в свой второй профилакторий. Когда прилетел обратно, Светы в столовой не было — вчера улетела в отпуск, сообщила ее соседка.

А еще через неделю старший лейтенант Ф. заменился.

Так, едва начавшись, закончилась эта история. И все ее вероятные продолжения навсегда остались тайной для борттехника Ф. Что, в общем, его до сих пор радует.

P.S. Это не совсем правдивая история. Но, когда она писалась, автор не знал, что решится на иной вариант…

…Если выбирать из картотеки воспоминаний картинку, которая вмещает в себя ВСЕ — старший лейтенант Ф. выбрал бы вот эту:

Ночь. Они только что прилетели. Борттехник заправил машину, закрыл и опечатал дверь. На полу грузовой кабины осталось много крови, но мыть сейчас, в темноте, он не хочет. Завтра утром, когда он откроет дверь, из вертолета вырвется черный гудящий рой мух, собравшихся на запекшуюся кровь. Тогда он подгонит водовозку и, как следует, щеткой, помоет пол.

А сейчас он идет домой. Небо усыпано крупными звездами, земля еще дышит теплом, но в воздухе уже чувствуется ночная прохлада. Борттехник расстегивает куртку комбинезона, подставляя горячую грудь легкому ветерку. Он устал — земля еще качается под ногами после долгого полета. Держа автомат в безвольно опущенной руке, он почти волочит его по земле. Курит, зажав сигарету зубами.

Где-то рядом, на углу ангара, вздыхает и позвякивает, как лошадь, невидимый часовой.