Фидель Кастро - В горячих сердцах сохраняя (сборник. Рассказы и стихотворения)

Шагаю я
по пыльным
тропинкам,
где вздымаются
в небо
своим ненасытным жалом
колючие иголки,
охраняющие покой
чужестранца,
и горит под ногами его
пересохшая от боли
земля.
В пыли,
хрустящей
под ногами,
идешь, словно плывешь
по многоголосой реке,
доверившей мне
свою судьбу.
Юг Острова
пленяет меня
пенистыми водами
Карибского моря.

Если на этой узкой полоске
Карибского бассейна,
осажденной и нищей,
красной, как шрам,
врезавшийся в кожу
карты полушария,
не будет детей,
бродящих по сельве
с яркими фонариками
и промокшими от дождя букварями,
раздающих
неграмотным
слог за слогом
вечерние зори,
если подросток
не испытает горечи
от того, что не успел еще
никого полюбить,
когда в яркой вспышке,
озарившей баррикаду,
возведенную против бандитов,
он увидит перед собой
вселяющий ужас
оскал Смерти,
если в конце концов
будут преданы забвению
дипломы мачетерос—миллионщиков
и женщина не сможет
наслаждаться любовью,
вернувшись, усталая, с поля,
если ностальгия охватит стариков,
воскрешающих в памяти
тех,
кто охранял фабрики от бандитов.
если не будет сверкать в росе
ствол автомата,
если радары
не будут наблюдать за зарей,
широко раскрыв свои зловещие
зрачки,
если это время,
овеянное знаменами,
которое хотим мы увековечить,
будет покоиться
с плакатами и лозунгами
в исторических музеях,
тогда мы придем
в новый мир
без спутников—шпионов,
без лишних словопрений,
тогда мы воздвигнем
баррикаду предвидения,
сложенную
из строчек поэмы,
как память о тех днях,
когда небо
покорил человек.
Ведь и сегодня
изучают еще
жизнь коммунаров,
чтобы защитить
эту память,
чтобы люди двадцать первого века
смогли понять
ту безграничную любовь
к Родине,
что питает
нашу ненависть к врагу,
чтобы увидели они
наш повседневный героизм
наперекор вражеской осаде
и нищете
и услышали наш голос
в едином братском хоре
воспевающем эпопею
о человеческом роде.

Пока не могу сложить я поэму,
потому что не видел еще
его лица,
не слышал его голоса,
не видел ни его улыбки,
ни мужественной стройной фигуры;
руки мои не касались еще
гражданской одежды,
не листали желанных книг,
не переворачивали страницы
тетрадей по математике;
пальцы мои не касались еще
долгожданных писем:
«Мы ждем тебя дома,
возвращайся скорей».
Врезается в память
нежная подпись:
«Вспоминай и люби
свою невесту».
Незнакомо мне
имя солдата,
имя героя,
подхваченное народом,
имя первого пограничника,
зверски убитого.
Убитого бандитами
под лучами жаркого солнца
или под яркими звездами,
и убийство это
прозвучало пощечиной,
нанесенной всем тем,
кто остался в живых.

Не могу сложить я этой поэмы,
потому что никто не должен
этого делать,
ибо никто не должен,
подставляя другую щеку,
слагать подобную эпитафию
и преждевременно ставить
надгробную плиту
над еще не вырытой
его могилой.

Своими беспомощными руками,
способными лишь
писать стихи,
я хотел бы собрать все ваши головы,
братья мои соотечественники.
Я собрал бы головы тех.
кто умер, взглянув на опаленное солнце,
головы, разбитые снарядами,
безжизненные груди,
изрешеченные пулеметными очередями,
животы героев, вспоротые штыками,
и пробитые пулями сердца.
Кругом — тела, разорванные на части
взрывами бомб, и поля,
усеянные гильзами.
Кругом — одежда,
пропитанная кровью,
и никому неведома та боль, которую я ощущаю в сердце
от своего бессилья.
А сколько раз своим грустным голосом
я пытался вдохнуть в них
прекрасную вечную жизнь!
Мне же судьба уготовила
печальное занятие — ждать,
пока другие сражаются,
проливая кровь.
По моим венам течет ваша кровь,
и я мечтаю умереть в справедливой борьбе.
Как же дороги мне такие слова,
как
«справедливость», «свобода», «хлеб»!

Когда она уткнулась в пески Белиза,
из Туспана внезапная зима
вонзила в воздух тысячи иголок,
из дождя построила завесу,
и туман густой навесил покрывало…
когда она уткнулась в заросли
мангровых [14] Заросли вечнозеленых деревьев и кустарников с надземными корнями. — Прим. пер. лесов Лос—Колорадос.
Карибское море — море пиратов —
ниспослало штормовую бурю,
чтоб преградить ей путь;
течение в заливе ее швыряло
на песок и скалы…
когда она уткнулась на рассвете в берег
в тот день, второго декабря
(прошло с тех пор уж двадцать лет).
И солдаты, уставшие
от дней холодных и голодных,
прошли сквозь чащу
мангровых лесов и одолели
скалы,
ощетинившиеся острыми камнями…
когда кормой уткнулась в берег родины
и не остановилась «Гранма».
Она по—прежнему плыла без остановки
по морю неспокойному истории,
поднимаясь на могучих волнах
Революции,
которые Фидель, его герои,
народ его
отвагою своею всколыхнули,
отвагою, накопленной за сотни лет
невиданных сражений.
Сегодня, якорь бросив
у сердца своего народа,
она плывет и дальше…
И над кормой ее вознесся
наш флаг прекрасный,
овеянный свободой.