Фидель Кастро - В горячих сердцах сохраняя (сборник. Рассказы и стихотворения)

В эфире раздается шипение и треск, как со сковородки, и возникает отчетливый голос, громкость которого, поворачивая ручку приемника, усиливает Гаспар:

— «Силы Повстанческой армии и народной революционной милиции взяли штурмом последние позиции, занимаемые вторгшимися на кубинскую территорию наемными войсками… Плая—Хирон — последний оплот наемников — пал в 5 часов 30 минут вечера… Революция победила ценою многих дорогих жизней революционных бойцов, встретивших агрессоров лицом к лицу и непрерывно и неустанно атаковавших их, уничтожив, таким образом, менее чем за семьдесят два часа войска, готовившиеся много месяцев империалистическим правительством Соединенных Штатов… Враг потерпел сокрушительное поражение».

Но уже входят санитары с носилками.

— Мы победили! — восклицает Гаспар. — Как это здорово!

— Это вознаграждение за те, другие сражения, которые мы проиграли там… — говорю я.

— В революционной войне, в какой бы части света она ни шла, главное — всегда побеждать, — произносит Гаспар. — Теперь наша очередь.

— Теперь наша очередь, — повторяю я, и собственный голос кажется мне эхом.

Меня уже несут по коридору к выходу. На улице ликуют школьники, крестьяне, милисьянос. Похоже, прибывают первые пленные…

— Все они будут строить из себя ангелочков, — усмехается Гаспар. — «Мы не знали… Нас заманили сюда обманом… Нам говорили… Мы думали, что…» Но если бы победили они… Ой, мамочки!.. Тебя и меня… — Он проводит ладонью по горлу. — Ты знаешь, эти люди не прощают…

Опять надо мной большое солнце, круглое и близкое, с маленькими концентрическими прямоугольниками. Но теперь большое круглое солнце медленно движется к моим ногам, как пятно от луча юпитера по сцене, только на сей раз это не простое представление, а большая премьера. Здесь развернется главное действо. Меня окружают люди в белом и некие, напоминающие жриц, возносящих жертвы усопшим, существа, которые с легким металлическим звоном раскладывают сверкающую утварь — маленькие инструменты с лезвиями, шипами и зубцами, на которые я предпочитаю не смотреть.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает меня кто—то, кто находится сзади и кого я не вижу.

— Хорошо. Очень хорошо.

— Кислород!

Мне закрывают маской рот и нос. Приятное ощущение — дышать полной грудью, втягивать в себя чистый ветерок. Открывается дверь. Появляются великие жрецы, в шапках, надвинутых на лбы, с лицами, закрытыми до глаз, как у мусульманских женщин. Я пытаюсь острить, но на это уже нет времени. Ко мне подходит с поднятой вверх иглой анестезиолог.

— Не успеешь сосчитать до трех… — говорит он.

Я дохожу до двух и переношусь из этого мира в мир моего детства. Все в доме моей тетки кажется внушительным, огромным. И моя тетка — со своим двойным подбородком, с большими белыми руками, с ожерельями в несколько рядов — тоже кажется великаншей. Мы выезжаем в большом черном автомобиле: она — на заднем сиденье восседает, как королева, я — впереди, рядом с мощным шофером, одетым в униформу. Но, выехав из громадных решетчатых ворот ограды, мы вынуждены задержаться перед черной клеткой на колесах, которую тянет мул и сопровождает полицейский. Клетка полна арестованных детей. Одни плачут, другие сквернословят, третьи показывают мне язык через прутья решетки. «В этой клетке — глупые и непослушные дети», — говорит тетка. «Скажите лучше, сеньора графиня, что они уличные мальчишки, бродяги, с вашего позволения, — говорит шофер. — И хорошо делают, что их забирают. А то проводят жизнь, бегая по улицам, питаясь манго и купаясь в прибрежных канавах. (Превосходной мне казалась именно такая жизнь, а не моя, жизнь ребенка, обязанного просыпаться по часам, все делать с осмотрительностью и целовать толстых и потных сеньор и страшных стариков, у которых щеки пахнут табаком и могилой, потому что все они — «уважаемые особы»…) Они никого не уважают, — продолжает шофер, показывая на заключенных в клетку. — Да и как они могут хоть кого—нибудь уважать, если у них ни веры, ни воспитания. Ведь рождены они в этих лачугах, где негритянки плодятся, как крольчихи…»

Мы возвращаемся с прогулки по бульвару Эль Прадо и набережной Эль Малекон. Mademoiselle заставляет меня поесть и укладывает спать. Но едва она укрывает меня и выходит, я встаю, достаю пожарную машинку и запускаю ее по комнате. Возвращается рассерженная mademoiselle. В третий раз она поднимается уже с моей теткой, благоухающей и одетой во что—то воздушное. Тетка грозит мне своим большим веером: «Если ты не уснешь, я позову полицию, чтобы тебя тоже увезли в клетке». И она выходит, погасив свет.