Валентин Пикуль - Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана

Кальдевин промолчал.

– Взрыв на руднике «Высокая Грета» тоже входил в ваши понятия о долге?..

– Безусловно!

– Может быть, вы теперь-то назовете тех, кто помогал вам в этом?

Кальдевин вспомнил лица друзей – Улавы, Никонова, Дельвика…

– Господин офицер, – сказал он спокойно, – есть вещи, о которых простительно спрашивать на допросе, но на которые непростительно было бы отвечать.

– Почему?

Гестаповец придвинулся к пастору, облокотившись на стол.

– Потому что я не квислинговец, я норвежец.

– Квислинговцы тоже честные норвежцы.

– Они ваши честные лакеи, но никогда не были норвежцами.

– Хорошо, но как могло случиться, что вы, образованный человек, окончивший университет в Германии… И вдруг вы…

– Вы забываете, – прервал его пастор, – что я покинул Германию, не закончив богословского факультета. Грохот ваших сапог мешал моим занятиям.

– Это не меняет дела. Всякий, кто хоть раз прикоснулся к земле Германии, должен считать ее священной!

– Вы так думаете? – спросил пастор, и ему стало смешно.

– Так вот я вас спрашиваю: как могли вы способствовать этим бандитам? Ведь вы – священнослужитель, а коммунисты ваши враги, ибо они подрывают основные догматы церкви.

– Это вопрос, относящийся к делу?

– Да.

– Что ж, я отвечу…

Он вспомнил свой давнишний разговор с Дельвиком и сказал:

– В одном, господин офицер, вы безусловно правы: я никогда не могу быть согласен с коммунистами, но моя совесть всегда тянулась к справедливости. И я нашел эту справедливость не в вас, господин офицер, а в коммунистах, которые идут наперекор всему черному и злобному, что несете вы миру. Сейчас коммунисты – мои друзья!..

– Вы знаете, что вас ждет? – хмуро спросил гестаповец.

– Да, знаю. И жалею только об одном…

– Интересно, о чем же может жалеть человек перед смертью?

– Я жалею о том, что умру, не увидев своей родины, любимого народа своего – свободными!..

Гестаповец надел мундир, позвонил и сказал конвоиру:

– Уведите его…

На рассвете, когда над миром всходило солнце, пастора вывели к морю и расстреляли. Перед смертью он был спокоен, и конвоиров, сопровождавших его до места казни, попросил только об одном:

– Не будем спешить, господа… Сегодня такое замечательное утро, – так пойдемте же медленнее!..

Громадное зарево заглядывало в окна, окрашивало стены в кровавый цвет, – горели соседние деревни, вся Лапландия задыхалась в горьком дыму. Деревни горели потому, что он, Герделер, приказал: «Сжечь!» И вот они горят, и вот эта женщина, фру Андерсон, стоит перед ним на коленях.

– Возьми меня с собой, – плакала она.

– Уходи в Швецию, – сказал оберст. – Финны убьют тебя, если узнают все, и твой значок «Лотта Свярд» не поможет. А сейчас – встань, постарайся снова вызвать на провод Петсамо!

– Хорошо. – Фру Андерсон встала, вытерла слезы, села за аппарат. – Глупо, – сказала она, – глупо вызывать Петсамо, если из Корпиломболо перестали отвечать…

– Твоя Швеция, твоя родина, – усмехнулся фон Герделер.

– Моя родина, она не отвечает мне, – отозвалась телеграфистка, и мрачные тени обозначились под ее глазами.

– Но почему? – спросил оберст.

Фру Андерсон напряженно вращала диск настройки.

Она нервничала.

– Швеция, – сказала она печально, – Швеция видит, как горит ее сосед, Финляндия, и кто поджег ее? – ты!..

– Я всего лишь полковник.

– И ты не поджигал, твои руки не пахнут бензином?..

– Корпиломболо молчит? – строго спросил он.

– Мне все равно.

– А мне?

– Тебе, – ответила фру Андерсон, – плевать на меня, лишь бы Корпиломболо соединило тебя с Петсамо!..

– Вишня, – сказал он, – не сердись, я твоя последняя птица!

– Уходи, – встала она из-за аппарата, – уходи, или… У меня есть браунинг!

– Вот как? – захохотал инструктор. – Тогда покажи мне свой браунинг…

– Ты его не запомнишь, если я выстрелю.

– Ты – тоже, если я покажу тебе маузер.

– Ненавижу… уходи!

– Прощайте, фру Андерсон!..

– Кто-то еще выстрелит, – крикнула вдогонку ему телеграфистка.

– Я – раньше! – закончил фон Герделер и хлопнул дверью.

Остановившись на крыльце, собрал с перил полную ладонь рыхлого снега, жадно проглотил его. К нему подошел с коптящим факелом в руке фельдфебель-тиролец.

– Герр оберст, – спросил он, – а этот дом поджигать?

– Поджигай, только предупреди телеграфистку, пусть вынесет вещи…

По дороге, кивая длинными хоботами стволов, катились зачехленные орудия; вобрав головы в воротники шинелей, уныло брели замерзшие солдаты; дребезжали колесами санитарные фургоны; с закрытыми от усталости глазами покачивались в седлах офицеры когда-то непобедимой армии Дитма…