Виктор Делль - Базальт идёт на Запад

По следам группы движется отряд капитана Светлова. Сложная задача поставлена перед Светловым. С ним подводы для раненых. Дорог выбирать не приходится, да и нет в этой глухомани дорог. Идут по корневищам, по нехоженому лесу. Хорошо, погода стоит ненастная. Ненастье для отряда прикрытие. Немцы в последние дни стали кружить над лесом. Вынюхивают, высматривают. Чувствуют, что в лесах укрылись окруженные части. Продержалось бы это ненастье. Хотя бы несколько дней. Но погоду не закажешь. Как не закажешь удачу, благополучного, без преследования, исхода, если цел госпиталь, если успеют. Успеть бы. Об этом все мысли, в этом слове вся боль.

Война начинается с первых выстрелов, смертей, с первой крови. Но одно дело, когда гибнут бойцы в окопах под бомбами, артиллерийским огнем, и совсем другое, если уходят из жизни люди, пережившие огонь атаки, поверившие, что теперь-то им не дадут помереть, на то, мол, они и врачи. И все-таки бойцы умирали. Даже те из них, кого еще можно было спасти. Потому что не осталось лекарств. Бинты, марля, белье, простыни стирались и перестирывались. Потому еще, что, кроме Вяткиной, не осталось в госпитале ни одного врача. Она да медицинские сестры, нянечки. И сознание безысходности положения, в котором они очутились. Больше всех мук терзали немые вопросы раненых. Они знают о безысходности. Одни устраивают истерики, другие — замкнулись, ушли в себя. На лицах многих печать обреченности. Чем успокоить, ободрить? В первые дни Вяткина еще надеялась на что-то. С каждым новым днем надежда таяла предрассветным, исчезающим на глазах туманом. Выйдет на крыльцо, оглянется, кажется, что каждый кустик, каждый еще не упавший листочек на дереве, каждая травинка опечалены. Не враз поверила, что пришла помощь. Увидела незнакомых людей. Приняла за окруженцев. Такое было. Отдельные группы и раньше выходили к госпиталю. Оставляли раненых, сами шли дальше. Пригляделась внимательнее, ощутила слабость. Ноги подогнулись, стоять не могла. Узнала Семушкина. Слабость длилась мгновение. Не помня себя, рванулась из кабинета, пробежала вестибюль, слетела с крыльца.

— Вы!

— Нина!

Не могла говорить. Не получалось. Только первые буквы слов выговаривала. Обхватила Семушкина за шею, уткнулась в его шинель. Билась о грудь Семушкина ее голова, мелко тряслись плечи. Сквозь спазмы горла выдавливался и стон, и плач.

— Господи! Иван! Товарищи!

Хоть какие слова смогла произнести.

— Иван!

Когда его к ним в клинику привезли, когда она к нему в палату вошла, сердце само подсказало ей — он. Но Иван ушел. Ушел, чтобы не вернуться. На долгие годы ушел. Сказал, что навсегда. Так и написал в том единственном письме. Она не поверила. Знала. Была убеждена в том, что не может уйти навсегда тот, для которого ты, можно сказать, на свет родилась. Радость, восторг, боль, обида, страх — все, что могут испытывать люди в разные периоды своей жизни, выплеснулось на нее разом, она не сдержалась, разревелась до истерики, до такой степени, что Петрову пришлось срочно распаковывать вещмешок, успокаивать женщину с помощью лекарств.

Несколькими часами позже во дворе госпиталя появился отряд Светлова с подводами, и тут уже все поняли, что пришла помощь. Из главного корпуса, из складов и подсобных помещений выбегали сестры, няни. Обнимали бойцов. Целовали. Причитали. Несмотря на холод, распахнулись окна. Выглянули раненые. Те из них, кто мог двигаться, выскакивали в исподнем во двор. Мелькали костыли, палки.

Из рассказа Н. А. Вяткиной

26.10.41 г.

«…Трудно говорить, понимаешь, здесь такое творилось. Страшно было. Шестого октября… В понедельник… Связной прискакал с приказом об эвакуации. Часов в десять или около того, точно не помню. Машины подошли. Мы погрузились быстро. Часа в два уже поехали. Лес миновали, на дорогу выбрались. Тогда-то все и произошло. Будто ждали они нас. Танки появились, мотоциклы. Стреляли в упор. Не посмотрели, что машины санитарные, видели, что колонна с ранеными, и стреляли. Танки сбрасывали машины с дороги, давили гусеницами людей… Не могу… Такое творилось… Мне плохо стало. Очнулась в лесу. Рядом на траве генерал Веденеев лежит. Его к нам накануне доставили. Он без сознания был. Ранение тяжелое, крови много потерял. Ему ведь только-только операцию сделали, а тут эвакуация. Я огляделась, вокруг меня сестры, няни в голос ревут. Успокаивала, как могла. Раненых надо было собирать. Тех, кто жив остался. Веденеев жив был, значит, и другие могли остаться в живых. Сестры сказали, что я это Веденеева на себе тащила, когда немцы ударили. А я и не помнила. Видела только, как гусеницами они по людям… Что же за нелюди-то такие, Ваня? Как же жить они после этого могут? Спать, есть, воздухом дышать… Зверь такой жестокости себе не позволит…