Юрий Стрехнин - Здравстуй товарищ !

Приглашенный Гурьевым, старик степенно уселся на передок рядом с Опанасенко. Повозка тронулась. И долго, если оглянуться, можно было видеть: стоят у ворот трое и смотрят вслед.

За селом свернули, как указал Илие, на малоезженную полевую дорожку. Высокие стебли цветов и трав, заполонивших колею, с легким шелестом скользили по ободьям и спицам, и запах зелени и росы, этот особенный, неповторимый бодрящий аромат прохладного утреннего поля заполнял всё вокруг и невольно заставлял дышать полной грудью. Солнце ещё не показалось из-за леса, но небо над вершинами деревьев было золотисто-голубоватым, как всегда за несколько минут до появления солнца. Не виднелось ни облачка: день предвещал быть погожим.

Дорога пошла вверх. Повозка то и дело подскакивала, наезжая колесом на незаметный в траве камень. Камни попадались всё чаще и чаще.

Гурьев глянул назад и чуть не ахнул от изумления: Мэркулешти лежало уже далеко внизу. Белые стены сельских хат и желтовато-коричневые кровли их казались отсюда россыпью цветных камешков на изумрудно-зеленом поле.

А за селом, там, где трое путников проезжали вчера, расстилались до самого горизонта поля — ещё чуть подернутые дымкой утреннего тумана, розоватые.

Опанасенко оглянулся:

— Степь-то! Тракторы по ней пускать в самый раз!

Илие вопросительно посмотрел на него.

— Земли у вас, кажу, дуже гарные, — пояснил Опанасенко. Он нарочно не сказал ещё раз о тракторах, полагая, что Илие всё равно не поймет.

— Земля? — переспросил Илие, уловив знакомое слово. Он показал рукой вниз, на широкие поля: — Боярин Александреску.

— Выходит, пану — поле, селянину — горе? — Опанасенко подхлестнул лошадей. — У нас, в Горбанцах, тоже когда-сь был пан-барин, а теперь про него и деды забыли.

— Бояр, бояр… — вздохнул Илие, — реджеле, бояр — есте один.

— Регель ваш? Михай-то? Подумаешь! — вставил своё слово Федьков. — Да чего вы этого регеля держите? — И, обернувшись к Гурьеву, с лукавинкой в глазах, но самым серьезным тоном спросил:

— А правду, товарищ старший лейтенант, говорят, что ихний король никак жениться не может? На простой ему не положено, а принцессы, какие есть, опасаются: выйдешь замуж, а муженька с престола сократят. А безработных королей и так на свете полно… Вот и не соглашается ни одна. Правда это, товарищ старший лейтенант? Я от румын слыхал.

Гурьев усмехнулся:

— Не знаю я про михаевы личные дела. А вообще — должность его ненадежная… — И добавил серьезно: — Давайте-ка не о королевской женитьбе беспокоиться, а о том, как бы чего не просмотреть. Федьков, держи карабин наготове! Да поглядывай. Всякое может случиться.

Дорога вела всё выше и выше, становилась всё извилистее и извилистее. Колеса почти беспрерывно чиркали по камням. Лесистая гора, ещё синевато-сизая от утреннего тумана, запутавшегося меж деревьев, надвигалась с левой стороны, всё больше заслоняя небо. Вот лес подступил уже к самой дороге: могучие тёмносерые, почти черные стволы старых буков, вперемежку с серебристо-белыми стволами кленов и тополей. И выше, по крутому склону, видны были все эти черные и серебристые стволы. И только там, совсем высоко, где гора становилась ещё круче, вздымались темнобронзовые колонны сосен. На самой вершине её — продолговатой, почти плоской — сосны стояли ровной колоннадой с густозеленой крышей тесно сомкнутых крон.

Начиная от самой дороги, под стволами деревьев лежала рыхлая, непримятая, пожелтевшая, а кое-где и почерневшая листва: здесь в горах уже давала о себе первую весточку осень.

Продолговатые клочья оставшегося с ночи тумана, цепляясь за стволы, медленно сползали вниз, наперерез путникам, и, не достигая дороги, таяли на ходу. Казалось, деревья на горе медленно распутываются от пухлой ваты, которой были укутаны на ночь.

Все вокруг было полно очарования раннего лесного утра, безмятежной тишины, когда не шелохнется ветка, не хрустнет сучок.

«Взглянула бы Лена на эту красоту!» — захотелось Гурьеву.

Узкие, не известно кем — людьми или зверьем — протоптанные тропки, вившиеся меж стволами, спускались по склону. Вот наверху, у тропинки, мелькнуло что-то светлое. Человек? Нет, беловатый ствол тополя. «По таким тропам пробиралась Наташа», — Гурьев представил себе её идущей через безмолвный, неведомый лес…

Почти ненаезженная, чуть заметная колея, полузаросшая травой и засыпанная широкими багряными и желтыми листьями, вела всё глубже и глубже в чащу. И справа и слева вплотную один к другому теснились стволы.