Юрий Гончаров - Теперь – безымянные... (Неудача)

Федянский утих, заговорил спокойней.

– Тело? Не могу доставить тело, нет его тела. Прямое попадание, воронка – и все!

Теперь, когда связь действовала и задача Платонова была выполнена, ему можно было отправляться назад.

Но получилось иначе.

Внезапно мелькающих фигурок на поле стало больше. Они перемещались беспорядочно, в какой-то непонятной суетливости и казались плоскими тенями в серо-желтой пыльной мгле. Происходило что-то важное, потому что в воронке послышались восклицания, все пришли в беспокойство, тоже засуетились, полезли на край смотреть. Высунувшись, Платонов смотрел туда же, куда и все, но ровно ничего не понимал. Не понимал, что означает эта суета и мелькание, перемещение фигур на поле, не понимал, где кто, кто это бежит куда-то вправо, кто те, что бегут им навстречу и влево и еще куда-то. Комбат с босой забинтованной ногой, приподнявшись из воронки по грудь, взмахивал руками, что-то кричал отчаянно и сердито, как будто те, что мелькали в пыльной мгле, могли его слышать, и порывался выползти из воронки, порывался туда, в непонятное паническое мелькание человеческих силуэтов. Но раненая нога не пускала его, тянула назад, и он только скользил и срывался на крутизне скоса.

Часть фигур была совсем близко, бежала прямо на воронку, видясь призрачно, зыбко, рассыпание, и Платонов, напрягши зрение, вдруг различил, что это немцы. С тех пор, как началась война, он видел их, должно быть, сотни раз – в кино, на фотографиях, на рисунках. Но впервые видел воочию, живых, настоящих, и, увидев, даже не сразу осознал, что это и есть немцы, а осознав, удивился, что они одновременно и похожи, и не похожи на то, что он видел, какими себе их представлял.

В воронке торопливо, с бледными лицами налаживали оружие, кое-кто уже стрелял, и Платонов тоже принялся стрелять – сначала из своего пистолета, потом из винтовки, когда ранило стрелявшего из нее солдата и солдат этот, оставив винтовку на краю, сполз по склону воронки на дно.

Потом немецкие солдаты куда-то сгинули, так же внезапно и непонятно, как возникли; бой с ними продолжался всего десять или пятнадцать минут, но за эти минуты Платонову пришлось испытать все, что испытывает в бою рядовой пехотинец. Поблизости убивало людей, он слышал вскрики, стоны. Во второй раз ранило командира батальона, пробило ему горло. Его перевернули на спину, лицом к небу. Он лежал, сразу весь сникнув, замолчав, только хрипя, булькая дырявым горлом и высоко, душно вздымая при каждом вздохе грудь. Рана была смертельна, но он был здоровый и крепкий мужчина, и мучиться ему предстояло долго...

Потом Платонов опять полз по полю, над которым так же свирепо, в поисках человеческих тел, в поисках и его тела, бесновался металл. Полз, натыкаясь на трупы, на бесформенные куски окровавленного мяса, на оторванные руки, ноги, головы... И когда, наконец, он вернулся, черный, неузнаваемый, испачканный чужой кровью, и первым делом схватился за фляжку и стал жадно пить, захлебываясь, ловя горлышко стучащими зубами, – он чувствовал себя совершенно пустым, точно из него вынули, вытряхнули всю душу, не оставив от нее ни кусочка, и каким-то совсем омертвелым внутри. Нервы его как бы перестали служить, казалось, они неспособны уже ни на что отозваться, истрачены полностью – всего в какой-то один час...

Но день был еще только на самой своей середине... Едва Платонов оторвался от фляги, как над лощиною проревел «юнкерс», и сразу же, сливаясь с его ревом, по следу его загрохотали взрывы сброшенных им бомб. Одна и другая, мощные, фугасные, не меньше, как пятисотки, совсем как при землетрясении поколебав почву, рванули возле пруда, на склоне, пониже ямы, в которой сидели связисты. Над макушками леса фонтаном взлетела земля, щепки. И еще не улеглось раскатистое эхо и дрожание почвы под ногами, еще вокруг, по листве и веткам, шлепали закинутые на стометровую высоту комья глины, как снизу, от того места, куда ударили бомбы, послышался глухой исходящий откуда-то из-под земли вой... Он был непонятен странен, ни на что не похож. Сержант и Яшин только озадаченно переглянулись, насторожились, но Платонова точно ударило током. Отбросив флягу, он вскочил на ноги и опрометью кинулся по откосу вниз.

Там, где под двускатной земляною крышей был погреб с набившимися в него женщинами и детьми, он увидел длинный, по форме погреба, провал... Рыхлая земля, из которой торчали концы трухлявых бревен и досок, еще дымилась. Казалось, она колеблется, дышит, шевелимая усилиями изнутри. И сквозь эту дымившуюся, колебавшуюся, еще не улегшуюся окончательно, местами проседавшую землю, сквозь ее полутораметровый слой и несся, слабея и затихая, будто погружаясь в земляную толщу все глубже и глубже, этот током пронзивший Платонова, ни на что не похожий, ни с чем не сравнимый вой заживо погребенных людей...