Юрий Стрехнин - Здравствуй, товарищ!

Выписавшись из лазарета и получив свидетельство об инвалидности, поехал домой. Чем дальше удалялся от фронта, тем больше внимания привлекала его награда. Расспрашивали: за какие подвиги получил он отличие? Приходилось говорить что-нибудь правдоподобное. Сосед по купе — тучный, но юркий господин, ехавший по каким-то коммерческим делам из Ясс в Бухарест, пришел в восторг, узнав, что попутчик получил медаль, да еще какую — немецкую! — за взятие Одессы. На одной из станций восторженный коммерсант притащил бутылку цуйки [18] Водка (рум.) и начал угощать Стефана.

— За Одессу! — шумел он на весь вагон. — Вы, герои, завоевали нам этот прекрасный город. О, Одесса! Там можно иметь хорошую коммерцию! Я открою там магазин на главной улице! За наших героев!

Коммерсант опрокидывал в рот стаканчик, облизывая толстые красные губы, и снова тянулся за бутылкой. Стефан пил, степенно чокаясь. Отказываться от угощения было неудобно. Но в душе щемило. Ведь перед этим старичок крестьянин, ехавший с ним в одном вагоне, сказал:

— Дали тебе медяк на тряпочке, а здоровье забрали…

На другой же день после возвращения домой Стефан стал искать какого-нибудь посильного заработка: сидеть на шее у отца не хотелось, помочь ему в хозяйстве он мало чем мое — одной рукой не наработаешь…

Управляющий имением господина Александреску встретил Стефана ласково: солдат, живым вернувшийся из-под Одессы, да ещё с немецким отличием, — диковина. Но ни в сторожа, ни в пастухи он увечного не взял.

Стефану посоветовали поехать в город, попытаться устроиться там швейцаром или посыльным. Медаль могла бы помочь ему в этом. Но он, как и многие в селе, боялся города. И без него безработных калек там хватает. Была и ещё одна причина, которая не позволяла ему уйти из Маркулешти: давно уже его сердце крепко держала в своих руках Флорика — дочь соседа.

Стефан полюбил её ещё до войны, крепким, здоровым и веселым парнем, когда ему было всего девятнадцать и он не хуже других мог отплясывать на деревенских вечеринках под звуки бубна и скрипки. Не было для Стефана девушки краше Флорики не то что в Мэркулешти, а и во всей округе. Да и Флорика улыбалась ему ласково. Прошло совсем немного времени, и они уже решили, что к осени, когда будут убраны кукуруза и виноград, оба попросят у родителей благословения. Но осенью Стефана неожиданно взяли в солдаты: объявили какой-то внеочередной набор. Флорика дала клятву ждать, пока он отслужит свой срок — два года. Не успел Стефан прослужить и несколько месяцев, как началась война с русскими, его полк сразу же отправили на фронт…

Ещё в лазарете он старался свыкнуться с мыслью, что теперь нечего и думать о счастье с Флорикой. Не отдадут её за калеку.

Радостным было, несмотря ни на что, их первое после долгой разлуки свидание. Флорика и слушать не хотела о том, что они не смогут быть вместе. Она уверяла, что уговорит отца дать согласие на свадьбу. Вот только где они будут жить? Она знает — отец ни за что не согласится отпустить её в такой бедный дом, как дом Сырбу: хозяйство отца Флорики не такое уж богатое, но и не такое скудное, как у Сырбу. Может быть, отец согласится принять в дом Стефана?

«Нет! — возразил Стефан Флорике. — В хозяйстве твоего отца руки нужны. А у меня — только одна рука…»

Горькой была их следующая встреча: Флорика сказала, что отец и слышать ничего не хочет о Стефане…

Набравшись мужества, Стефан сказал себе: вместе им все равно не быть. Надо оторвать Флорику от сердца. Но не так-то легко это сделать…

Послышались шаги, Стефан обернулся: к огню вразвалочку подходил русский сержант Василе.

Федьков вышел взять на повозке махорки, чтобы одарить ею хозяев. Когда увидал Стефана, понуро сидящего у огня, подумал: не обиделся ли на него этот парень? Но какие теперь могут быть между ними обиды?

— Ну, Степа, чего пригорюнился? — весело спросил Федьков, присаживаясь на обрубок бревна рядом.

Стефан чуть улыбнулся и прошептал что-то.

— Не понимаешь, значит? Эх, беда, в языке-то вашем я темноват… Да и ты — у нас побывал, а говорить и мало-мальски не намастачился.

— Русски — мало говорить, — проронил Стефан и снова замолк.

Молчал и Федьков, глядя, как снуют по сухим сучьям язычки огня и тяжело булькает в котле.

Багровые блики пламени плясали на их лицах.

Желая завязать разговор, Федьков спросил:

— Какого года ты?

Не поняв вопроса, Стефан только виновато улыбнулся в ответ.