Богдан Сушинский - Субмарины уходят в вечность

Но еще больше поразило его последнее и, очевидно, самое мудрое наставление начинающему самураю: «Если на войне самураю суждено будет проиграть бой и придется сложить голову, ему надлежит гордо назвать свое имя и умереть с улыбкой, без унизительной поспешности».

«Вот оно: перед лицом смерти гордо назвать свое имя и умереть с улыбкой, без… унизительной поспешности! Кто еще может посоветовать воину умереть с улыбкой, а главное, без унизительной поспешности?! Возможно, только этот курсантский винегрет из самурайских наставлений и постулатов в конечном итоге удержал «фюрера подводных лодок», как титуловал его сам Гитлер» от унизительной поспешности самоубийства. Хотя он прекрасно понимал, что выбор у него невелик: позорный плен или выстрел чести.

— Контр-адмирал Штауф, — решил Дениц, что ему следует пройти вдоль строя, пожать каждому из подчиненных руку и, объявляя приказ, сказать те последние слова, которые он мог и обязан был сказать как главнокомандующий флотом.

— Я, господин гросс-адмирал.

— Вам поручено командовать ударной стаей, которая состоит из десяти особых субмарин «Фюрер-конвоя» и четырех линейных боевых субмарин сопровождения, которые будут обеспечивать авангардно-арьергардное и боковое охранения. Благодаря тому что база «Нордберг» расположена в скальном. грунте и причалы ее скрыты под водой и скалами, противник, не догадывается о наличии здесь эскадры «Фюрер-конвоя» и уж никак не предполагает, что этой ночью мы выйдем в море, тремя большими стаями. Тем более что наша контрразведка допустила утечку информации о том, что большая часть субмарин «Фюрер-конвоя» уже лежит на дне или перебазирована к берегам Аргентины.

— Постараемся поверить в то, что англичане поверят нашей дезинформации, не без иронии заверил его Штауф, однако, Дениц предпочел не заметить его скепсиса. Хотя и помнил, что Штауф уже трижды совершал длительное рейдирование проливов Па-де-Кале и Ла-Манша и, как никто иной, знал, сколь отчаянно, не считаясь с потерями, англичане пытаются запереть перед германцами эти подводные ворота Атлантики.

— Учтите, что люди и груз, которых вам приказано доставить на антарктическую «Базу-211», — бесценны. Когда вы будете подходить к Па-де-Кале, в воздухе появятся наши бомбардировщики и два звена штурмовиков. Вести их будут пилоты, готовые направить свой самолет на любое вражеское судно, если только его не удастся потопить бомбовыми ударами, чтобы, таким образом, ценой собственной жизни уберечь вас от нападения. На них можно положиться, поскольку все они прошли специальную подготовку в отряде пилотов-смертников под командованием Отто Скорцени и действуют в бою, не оплакивая потерь.

Все машинально перевели взгляды на стоявшего чуть в сторонке от замершего строя обер-диверсанта. Скорцени не подлежал приказам гросс-адмирала, он не собирался воспользоваться бортом какой-либо из субмарин, хотя соблазн такой был, а прибыл на базу «Нордберг» только для того, чтобы до конца выполнить самим фюрером возложенный на него долг: обеспечить охрану и последний выход в океан субмарин «Фюрер-конвоя».

— Я имею представление о том, какие парни проходят подготовку в отряде ракетно-авиационных камикадзе оберштурмбаннфюрера Скорцени, — заверил его контр-адмирал Штауф и, вновь метнув взгляд в сторону «самого страшного человека рейха», хитровато ухмыльнулся. — Люди-бомбы, люди-торпеды и, наконец, люди-ФАУ. Не знаю, как побеждать, но умирать в обнимку с врагом эти торпедно-ракетные смертники умеют.

— Умирать в обнимку с врагом! Прекрасно сказано, контрадмирал, — признал Дениц, взглянув перед этим на невозмутимо уставившегося в пространство перед собой наставника германских камикадзе. — Третий рейх оказался в такой военной западне, что вскоре всем нам придется умирать в обнимку с врагами. Не оплакивая при этом потерь. Но вас, команд «Фюрер-конвоя», это уже не касается: вы уходите на иной континент, в иную страну, в иной мир. И, поверьте, я отчаянно завидую вам.

— А я почему-то вам. И вообще всем остающимся на борту этого гибнущего рейхс-»Титаника».

Когда Дениц впервые встретился с этим смуглолицым черноволосым морским офицером, за которым, из-за его скуластого лица и безбожно кривых ног, закрепилась кличка Азиат, то определил его породу, как «дичайшую помесь венгерского цыгана с литовским татарином». Теперь же, увидев его коварную ухмылку, сотканную из морщинистой желтовато-пепельной кожи, по-барабанному натянутой на костлявое азиатское лицо, убедился, что в определении своем он был недалек от истины. Хотя когда-то оно звучало, как не подлежащий обжалованию приговор.