Овидий Горчаков - Пепел Красницы

На рассвете, только хлопцы сели завтракать, на улице появились эсэсовцы батальона Дирлевангера.

Партизаны выскочили во двор и повернули на огороды. Их заметили, стали преследовать.

Старший лейтенант Курпоченко приказал группе отходить, а сам, укрывшись за угол низенькой баньки, стоявшей в конце огорода, стал огнем из автомата прикрывать отход товарищей…

Я. А. Курпоченко вел бой в окружении до последнего патрона. На огороде, вокруг бани, осталось около десятка убитых эсэсовцев. Когда враги попытались раненого, оставшегося без патронов Курпоченко схватить, он успел выдернуть чеку из последней, оставленной для себя гранаты и взорвался вместе с врагами…

Якова Аксеновича Курпоченко посмертно наградили орденом Красного Знамени…»

В сентябре 1943 года я лежал с тяжелым ранением в госпитале в городе Гурьеве, недалеко от Каспийского моря, когда радио сообщило о проведенной патриотами Белоруссии казни гитлеровского гаулейтера Вильгельма Кубе. Я сразу воспринял это как акт справедливого возмездия за Красницу и сотни других уничтоженных врагом весок. Через несколько месяцев я снова прилетел в Белоруссию, в Полесье, и смог прочитать траурные номера газет с портретами Кубе в черной рамке. Это был «старый борец», один из первейших апостолов Гитлера, назначенный фюрером после прихода нацистов к власти гаулейтером Бранденбурга. В газетах, понятно, не сообщалось, что Гитлеру пришлось вскоре уволить своего сподвижника с этого поста за неслыханное и скандальное казнокрадство. В пору его опалы ему крепко помог рейхсминистр пропаганды Геббельс, у которого у самого рыльце было в пушку. При дележе оккупированных земель грабителю Кубе досталась Белоруссия.

23 сентября 1943 года Геббельс писал в своем дневнике, найденном после его самоубийства в Берлине: «…рейхслейтер Борман, встретивший нас по приезде в главной квартире фюрера, сообщил мне печальное известие об убийстве ночью бомбой нашего генерального комиссара в Минске Кубе. Под его постель подложили мину с часовым взрывателем; его буквально разорвало на куски. Это показывает, какие опасности подстерегают руководителей национал-социалистов, особенно в оккупированных странах Востока. Чтобы остаться в живых в нынешние кризисные времена, нельзя быть чересчур осторожным». Через пять дней Геббельс упоминает о торжественных похоронах Кубе в Берлине, ругая «бестактную» речь над его гробом министра восточных областей Розенберга, еще одного военного преступника.

Еще до освобождения Белоруссии я узнал, что героями этой операции, кроме непосредственного исполнителя Елены Мазаник, были Мария Борисовна Осипова и Николай Петрович Федоров — мои товарищи по военной разведке. Коля Федоров, мой товарищ по части, погиб в тылу врага на белорусской земле.

Когда я слышал о Хиросиме и Нагасаки и о четверти миллиона жертв в этих городах, я спрашивал себя: сколько это Красниц? Те первые атомные бомбы равнялись двадцати тысячам тонн тола. Водородная бомба равна по силе пятидесяти — шестидесяти миллионам тонн взрывчатки. Сколько это Красниц?

После войны я не мог не приехать в Красницу. Было это летом 1949 года, семь лет спустя после пожара. Незадолго до того я демобилизовался из армии, стал студентом вуза.

Еще в армии я часто думал о тех воинах-победителях с орденами солдатской славы на выгоревших гимнастерках без погон, которые возвращались из огня на пепелище. Разбрелись ли они или стали рыть землянки, рубить новые избы в бывшем партизанском Хачинском лесу, очищать заброшенные пашни от мин?

Прошло четыре года после войны, а Красницу ни разу не упомянули в печати. Ни слова не сказали о ней, о нашей Лидице, нашем Орадуре, и на Нюрнбергском процессе по простой и неимоверно горькой причине: слишком много было в одной Белоруссии таких Красниц. И в каждой были свои Минодоры, свои деды Белорусы-Белоусы. Двадцатью миллионами жизней, десятками тысяч Красниц заплатили мы за Победу…

В сорок девятом в Краснице стояло не больше десятка новеньких хат. Трудно возрождалась Красница. Но все-таки возрождалась. А ведь в Белоруссии насчитывается немало весок, навсегда заброшенных, исчезнувших с самых подробных карт, деревень, даже названия которых теперь помнят только старики.

После войны одни демобилизованные фронтовики, вернувшись на родное пепелище, уезжали, поклонившись братской могиле. Другие брали жен из соседних деревень и поднимали целину, сменив винтовку на соху. И труд их был продолжением нашей мести за убийство Красницы, борьбой за жизнь тех, в чьих жилах текла ее горячая кровь.